Онлайн книга «Ничего, кроме нас»
|
— Ты прекрасно знаешь, что я не стану этого делать. Как у вас дела? — Кошмар! Прошлой ночью в больнице мать пыталась разбить себе голову. Так сильно ударилась о стену, что потеряла сознание на пару часов. Сделали рентген. Переломов и серьезных повреждений черепа нет, так нам главный врач сказал. Но теперь она в смирительной рубашке в изоляторе, обитом войлоком. — Охренеть! — Пожалуй, лучше не скажешь. — Я очень сочувствую. Как твой папа все это переносит? — Лучше, чем можно было ожидать. Я догадываюсь, что в глубине души он чувствует облегчение оттого, что так получилось и решение принято. Это значит, что теперь он чуть меньше будет себя винить за то, что мать заперли. Я тут случайно узнал, что отец вот уже пару месяцев встречается кое с кем — это моя бывшая школьная учительница, миссис Лаффан. Вдова. Мужа у нее убили во Вьетнаме. Что, как сказал мой католический папенька, вполне удовлетворяет его духовника, отца Куиллигана. — Он тебе так и сказал? — Ну, выдумывать я бы точно не стал. Вообще-то, мне приятно, что он может обсуждать со мной такие вещи. — Здорово, что у твоего отца появилась девушка. Она симпатичная? — Ей лет сорок. — Значит, в школе ты не был в нее влюблен? — В миссис Лаффан? Типун тебе на язык! Мы оба рассмеялись, а Боб признался, что за последние дни это первый раз, когда ему стало чуть повеселее. Я рассказала, какой беспорядок ждал нас дома и о том, что сейчас там морят тараканов. Сообщила и о том, что не отдала нашему жильцу задаток в пятьдесят долларов (Боб одобрил), но на уборщицу их не потратила, решив сэкономить деньги (а еще потому, что какой же студент будет нанимать уборщицу?). Но теперь, раз уж я сберегла эти полсотни баксов… — Ты не против, если я на половину этой суммы куплю себе подержанный велосипед? На Мэйн-стрит есть один магазин, где цены вроде неплохие. А если я увижу еще и мужской байк тоже примерно долларов за двадцать пять… — Сунь продавцу пару баксов, чтобы он его отложил, и мы заберем его, как только я вернусь. Велики — отличная идея. И спасибо тебе, что поработала и привела наш дом в порядок. Я твой должник. — Ты мне ничего не должен. В тот же день, ближе к вечеру, я села на только что купленный велосипед (примерно 1967 года, но в хорошем рабочем состоянии и перекрашенный в зеленый цвет какого-то странного оттенка) и проехала несколько миль до Мер-Пойнт — маленькой бухты с лодочным причалом и живописной панорамой побережья штата Мэн. Я снова и снова вспоминала свой ответ Бобу: «Ты ничего мне не должен». С моей стороны это признание, что он мне ничего не должен, означало чуть ли не объяснение в любви. Дома у нас отношения строились по принципу деловой сделки. Мне всегда напоминали о том, что я в долгу у родителей, и о том, как мы, их дети, испортили им жизнь своим появлением. Но с Бобом все было иначе, у меня даже мысли не возникало такой: ты должен сделать это для меня, потому что я что-то делаю для тебя. Легкость, непринужденность, установившаяся между нами, была редкостью — я это чувствовала. Оба мы были почти детьми, оба пытались найти свой путь в мире и доверяли друг другу настолько, что могли признаться, что оба боимся вступления во взрослую жизнь и всего, что этому сопутствует. Но мы встретились, нашли друг друга — и поняли, что вместе обрели уверенность и силу. Все это было для меня совершенно ново, и я не уставала удивляться, насколько другой, более счастливой была жизнь в этом изменившемся мире. Боб вернулся через два дня, бледный, измученный. В обозримом будущем его мать собирались поместить в психиатрическую больницу. О миссис Лаффан его отец за пять дней упомянул только однажды, и, пока Боб был там, она тактично ни разу не появилась в их доме. — Между нами говоря, отец, по-моему, не может поверить своему счастью. Он давным-давно хотел разойтись с мамой, но знал, что церковь никогда этого не допустит. Теперь у него появилась лазейка — что-то вроде карточки освобождения из тюрьмы в игре в «Монополию». Боб восторгался чистотой и порядком в нашей квартире, без конца повторяя, что это чудесный контраст с бардаком в доме его отца. И от тараканов мы были наконец-то избавлены. На оставшиеся двадцать пять долларов купили велосипед и Бобу. В Мер-Пойнт, когда мы сидели и поедали сэндвичи, запивая взятым с собой баночным пивом «Гиннесс», Боб сунул руку в карман своей бейсбольной куртки (разумеется, «Ред Сокс» [51]) и протянул мне небольшую коробку. Внутри оказались винтажные часы 1940-х годов с Микки Маусом, которые, как рассказал мне Боб, он нашел в одном клевом магазине в Кембридже. — Чувак, который мне их продал, клялся и божился, что недавно почистил механизм у какого-то местного часовщика, так что если не будешь в них плавать или принимать душ, а еще не забудешь заводить их каждый день, то стрелки будут крутиться. В то время, когда все молодые и длинноволосые в очередной раз влюблялись в братьев Маркс, Богарта в «Касабланке» и в Даффи Дака, часы с Микки Маусом были невероятно крутым подарком. Ирония стала важнейшей и неотъемлемой частью нашего молодежного языка в эпоху, когда все остальное вокруг — война, политика Никсона, недоверие между родителями и детьми, кризис городов — было очень сложно. Через два дня начались занятия. В кампусе было много разговоров о самоубийстве профессора Хэнкока и о том, как это на всех подействовало. Но так же горячо обсуждали и двух отчаянных репортеров «Вашингтон пост», обнаруживших, что администрация Никсона была каким-то образом замешана во взломе штаб-квартиры Демократической партии в Вашингтоне, происшедшем годом ранее. На выходных, вскоре после моего возвращения, я разговаривала с папой, который удивил меня утренним телефонным звонком из Чили. Он так и сыпал теориями заговора и предположениями относительно того, почему все взоры теперь были прикованы к Ловкачу Дику [52] и банде его политических аппаратчиков. — Либеральная пресса уже много лет преследует этого парня. А если и был взлом, что в этом такого? Политика — грязное дело. — Но у этого, как ты выражаешься, парня есть список врагов, — возражала я. — Его приспешники были замешаны в укрывательстве. Совершенно очевидно, что Никсон преступил закон. — Подождите-ка минутку, юная леди, никто пока не обвинял нашего президента в каких-либо проступках. — Еще обвинят. И, пожалуйста, не называй ты меня «юная леди». Мы все-таки живем уже не в эпоху Эйзенхауэра. — Айк был великим человеком. Я ни единого слова дурного не скажу про Айка. — Я не ругаю Айка, несмотря на то что он дважды выбирал Никсона своим вице-президентом. Он зато предостерегал нас насчет военно-промышленного комплекса. — Он был пятизвездочным генералом, спасителем Европы, а не каким-то пацифистишкой. |