Онлайн книга «Шпана на вес золота»
|
– Что-то наподобие того, – улыбнулась девушка, – просто проверяла одну версию… – Что за версия? – Да я пока толком и сказать-то не смогу, – уклончиво ответила она, – а знаете, что я сегодня видела? «Жучка аль ероплан?» – чуть не брякнул Сергей, уж так сияли и горели воодушевлением ее чистые глазенки. – Видите ли, сегодня товарищ Остапчук одного деда выловил, любопытный такой дед, скрюченный, здоровенный, один глаз заплыл, бородища – во! А разговаривает – ну просто Лука, человечный старик. – Это кто еще? – не сразу уловил Акимов. – Горький, «На дне», – охотно пояснила Сергеевна. – Ходил там такой шарлатан гуманности, лукавый успокоитель страждущих. Не это важно. У него вообще-то сто первый километр, прописка в Александрове, а он тут ошивается, да еще по несколько дней. Акимов насторожился. Черепушки непонятные – это не факт, а вот нарушение режима – уже что-то – статья и палочка в отчетности: – У кого? – То-то и оно, что у Введенской. – С чего вдруг? Родичи? – Он утверждает, что отец. – А по документам? – И по документам: Лука Ильич Введенский, одна тысяча восемьсот семьдесят девятого года рождения… – А она? – И она то же говорит – папенька, мол. – И что? Оно, конечно, нарушение. Но все-таки, если по-людски… – Ничего, – пожала плечами практикантка, – непонятно, с чего это она папенькой обзавелась, ведь, по официальным данным, из отдела кадров и загса, она – сиротка круглая. Акимов почесал затылок. – Ах вот оно что. Кать, но это тоже не того… мало ли, не переоформила бумаги, она же все-таки недоумок. Нередко бывает, что вырастил чужой дед. Народ-то у нас, сама знаешь, душевный. – Я-то ничего, – снова заявила Сергеевна, – просто удивительно, с чего у него такая любовь даже не к родной дочке, что он рискует сесть на год за нарушение режима. Некоторое время они шли молча, но было очевидно: что-то Катю грызет и гложет. – Сергеевна, – внушительно начал Акимов, – не скрипи умом в одиночку, не имей такой привычки. – Да вот, Сергей Палыч, понимаете ли, чемодан у него… – Какой чемодан? Прекращай свою дедукцию, говори толком. – Так я же с самого начала сказала: не знаю, в чем дело, – пояснила Катя, – чего это он с чемоданом туда-сюда катается, а в чемодане – ничего, кроме, извините, кальсон и зубной щетки. Зачем ему под такой багаж такая тара? Любит чемоданы? Почему не сидор, не вещмешок? – Может, это весь скарб, другого нет, – предположил Сергей, – боится оставлять по месту прописки, вот и носит с собой. – Может, – кивнула практикантка, хмуря брови. Было видно, что соглашается исключительно из вежливости. – А еще – борода… Она такая – прямо до глаз. Как будто прячется за ней, как за кустом. – Сергеевна, хватит, – призвал к порядку Акимов. Она надулась и замолчала. «Вот повезет какому-то бедолаге, – благодушно подумал лейтенант, – эдакая малость, а какая въедливая, ведь прямо под кожу влезает. Тут не то что гульнуть – вильнуть налево не получится, факт». Когда они добрались до отделения, суровый Остапчук уже заканчивал воспитательно-разъяснительную работу и напутствовал обсуждаемого субъекта: – Имей в виду, Введенский, еще одна такая выходка – и ты так просто не отделаешься, оформим путевку сам знаешь куда. Задержанный, крупный широкоплечий старик, сидел, ломая картуз, и сокрушенно мотал вороной с сильной проседью головой, лохматой, как воронье гнездо. Того и гляди, разлетятся оттуда с карканьем. Выслушав внушение, он загудел густым басом, как пароход в тумане: – Что же вы, господин… гражданин хороший, старого человека за то, что дочку и внучку приехал повидать, гостинчиков привез, перекусить кой-чего деревенского, – и так сразу карать. – Я тебя не за то предупреждаю, что своих навещаешь. Хоть каждый день езди, но ночевать изволь по месту прописки – и точка. И на жалость не бери. Когда на Столешниковом чужие вещи толкал – небось не о дочке-внучке думал. – Думал! – возмутился старик и вздернул голову. Какого деда Луку имела в виду Катя – неясно. Сергею он показался похожим на Гришку Распутина: большой, костистый, заросший диким черно-седым волосом по самые глаза, один из которых был полузакрыт и косил к большому носу. – Как раз и думал! Мне-то зачем все эти денежки, я ими и брезгую. А девкам моим надо и покушать, и к чаю что, да и чая самого! А? Остапчук оборвал: – Хорош, заладил. Я тебе сказал, повторять не собираюсь: приезжать приезжай, навещай, тут не звери какие, а ночевать выметывайся куда следует. Не зли власть. Старик снова кивнул: – Понял, гражданин начальник, что ж не понять. Не буду злить. Власть позлишь, пожалуй! Это все равно что с ломовой кобылой в горелки играть. Прощайте покамест. Он встал и, кряхтя, поковылял со своим чемоданом прочь. «Эк какой скрюченный, – отметил Акимов, – вот бедолага-то». Кровожадный Остапчук проводил старика голодным взглядом: – Засадить бы его, гада. Ишь, шастают. – Что ты на инвалида напал? – призвал к человечности Акимов. – Чего попусту сажать-то? – Попусту, как же! Все миндальничаем, гуманизмом страдаем. А он, черт волосатый, пользуясь нуждой народной, по области рыщет, за керосин-сахар иконы выменивает, мешочник подлый. – Иконы все равно пропадут, – заметил Сергей. – Вот-вот. А так связи бы отработать, Иван Александрович, – подала голос Катя. – Ты еще тут! – возмутился Остапчук. – Опросила соседей по этому, как его? – Да, – хладнокровно заявила Сергеевна, ничуть не испугавшись, – и по Ивановым с Центральной, и по Корнейчукам с Привокзальной. Можно я пойду, мне в институт, руководителя повидать. – Вот и вали, недоучка. Свободна! Чего без толку ошиваешься? – Да, Сергеевна, давай иди, иди, – поторопил Акимов, стремясь закруглить конфликт, – а потом вон в кино, что ли, сгоняй. Катя, невозмутимо кивнув, испарилась, столкнувшись в дверях с Сорокиным. – Ишь, заводной веник, – к чему-то заметил капитан, глядя ей вслед то ли с одобрением, то ли с укором. – Связи ей, – продолжал пыхтеть Остапчук, – а то я не знаю! Этого черта на куски режь – не скажет ничего, только бубнит чего-то, уши вянут. Введенские, мол, своих не сдают, пятое-десятое… – Ты все? – уточнил Сорокин. – Тогда докладывайте. Выслушав Акимова, Николай Николаевич поинтересовался: |