Онлайн книга «Ножевая атака»
|
Зверев понимающе кивнул и загасил в пепельнице сигарету, взял из лежавшей перед ним папки листок и прочел выдержку из дела Мишки. – Михаил Ярушкин… тридцатого года рождения… уроженец города Великие Луки… С детских лет отличался непослушанием и вспыльчивостью. Исключен из пионеров за драку… Ого! А в школе-то из-за чего дрался? – А мало ли из-за чего мальчишки дерутся? Вспомнив свое шальное детство, детский дом на Интернациональной и постоянные стычки со «старшаками», Зверев невольно улыбнулся. Этот парень чем-то напомнил Звереву его самого. Только Звереву в свое время повезло, а этот парень вскорости может угодить за решетку за убийство. Зверев отложил папку и задал следующий вопрос: – А условный срок ты тоже из-за драки получил? Глаза Ярушкина сверкнули: – Да так… одному ублюдку челюсть сломал… причем в двух местах. Мне в то время уже восемнадцать исполнилось, мог бы и загреметь, спасибо Митрофановичу – выручил. У него сосед – сам начальник милиции. Зверев недовольно поморщился: – Думаешь, он тебя и в этот раз выручит? Мишка снова опустил голову: – На этот раз не получится. Тут убийство, а у меня к тому же условный срок. Так что прощай, спорт, прощайте, друзья, ну и Олеська, тоже прощай, она наверняка меня ждать не станет. – В тот первый раз, когда ты чуть на нары не угодил, тоже из-за нее пострадал? Мишка промолчал и отвернулся. Зверев продолжил: – Что же ты на одни и те же грабли наступаешь? Не мог потерпеть… Мишка снова оживился и сжал кулаки: – А чего она с этим вихрастым пошла? – Ты сейчас о Липницком? – О ком же еще? Я ведь сразу заметил, как он на мою Олеську зыркает! Ну, подошел к ней, предложил уйти, а она ни в какую! Чего это я, говорит, уходить должна? Я, говорит, танцевать хочу! – А ты чего же тогда сам ее не пригласил? Мишка пожал плечами. – Да какое там приглашать? Я и так-то танцор никудышный, а тут еще этот Зацепин меня так подковал, что я на ногу до сих пор еле ступаю… – И за это ты его убил? На этот раз глаза Мишки сверкнули по-настоящему зло. – Не убивал я его! Сто раз уже говорил! И дальше говорить буду! Не убивал, и все! Вот только чувствую, что не особо мне мои показания помогут. – Чего ж так-то? – А от того, что все против меня. Следователь ваш мне довольно подробно все изложил. В деталях, так сказать. И про нож, и про кровь на нем, и про отпечатки! Так что спета моя песенка. Мне все еще с детства постоянно твердили, что плохо кончу, что рано или поздно… все равно сяду! – Мишка махнул рукой и отвернулся. – Только хоть режьте меня, но буду на своем стоять, потому что не убивал этого смоленского! По морде обидчику дать – это я завсегда, а вот чтобы вот так – исподтишка, да в спину. – Ну хорошо. Давай представим, что я тебе поверил… – Поверил, как же? – Не хами! А то гляньте, расхныкался, как девчонка. Убил – пойдешь в тюрьму! Не убивал – разберемся. Если не соврал, выйдешь отсюда и пойдешь к своей Олеське. Давай-ка расскажи мне в деталях свою версию случившегося… – Так я же вашему Кравцову и так все рассказал! – А теперь мне расскажешь! Мишка слегка оживился: – Ну хорошо. Играли мы, значит… Счет на табло четыре – четыре, я к штрафной бегу, а тут этот! Удар по ногам, я и вспыхнул как порох. Хрясь ему в нос, он на меня. Ну растащили нас. Фельдшер наш тут же стал Зацепину кровь останавливать, а меня с поля удалили. За то, что Зацепин меня с ног сбил, им пенальти назначили. Трофим стал бить и в штангу попал. Наши после этого совсем скисли, а этот Липницкий еще один гол нам забил. Понятное дело, настроение у меня ноль! До конца игры на скамейке просидел, потом со всеми в душ и домой. А по дороге Олеську встретил, она ведь тоже на игре была. Отругала меня за то, что я с этим Зацепиным сцепился, и сказала, что вечером на танцы собралась. Ох уж мне эти танцы! Олеська ведь у меня красавица, вот к ней всякая шушера и лезет. Если бы не она, не пошел бы я в этот чертов Летний сад, будь он неладен. – Все понятно, а теперь про нож расскажи. – Нож этот немецкий, трофейный, мне его Митрофаныч подарил. Он его еще в Первую мировую у какого-то фрица отнял. Больно уж этот нож всем нам нравился, потому-то Лопатин и пообещал подарить нож тому, кто на чемпионате области больше всех голов забьет. Тут уж я расстарался, и нож мне достался. – А где ты его хранил? – В сумке вместе с формой! – Постоянно с собой носил? – Постоянно. – Значит, и в день убийства он тоже в сумке лежал? – Лежал. После игры, когда я домой пришел, сумку разбирать не стал и просто бросил в коридоре. А сам на диван плюхнулся. – И долго пролежал? – Долго, до самого вечера. Пробовал книжку почитать, да не смог. В книгу смотрю, а перед глазами то Зацепин этот разбитым носом сипит, то Олеська моя. Как представлю себе, что она там с кем-нибудь другим кружит, так аж в горле ком. Так что долго я лежал, а вечером на эти чертовы танцы поперся. – Жалеешь теперь, поди, что поперся? – Вот еще! Если бы не пошел, как бы там оно еще кончилось… – Ты о чем? – Да все про Олеську! Вон она как с этим Липницким вальсировала! – Так ты у нас ревнивец, оказывается. – И что с того? Олеська – она моя! Чужого мне не надо, но и своего не отдам… – Мишка отвернулся и надул губы, как капризный карапуз. – А ее мнение на этот счет тебя не интересует? Мишка еще сильнее надул щеки. – Да какое там мнение! Она все это специально делает, чтобы меня позлить, вот и крутит хвостом от скуки. – Ладно, с этим вопросом разобрались. Увидел ты, как твоя зазноба с другим общается, и… – Подошел, слово за слово, отошли в сторонку, и пошло-поехало, – Мишка принялся тереть виски. – Голова болит? – Есть немного. Этот Липницкий мне разок хорошо попал, да и в общей суматохе еще пару раз здорово попало. – Ну ничего, пройдет. Дальше рассказывай. – А чего тут рассказывать, помахали кулаками, с ног он меня сбил, а дальше все как с ума посходили. Потом ваши набежали, в свистки свистят, руки всем крутить начали, ну я и свинтил по-быстренькому. Домой пришел, кровь смыл и рубашку постирал. Рубашка вся в крови была, и рукав один оторван. Хотел было в кровать лечь, а тут стук в двери. Открываю, а за дверью Оса стоит. Оса – это Витька Дьячук! Сосед наш из второго подъезда. Сопляк совсем, а среди своих мазу держит так, что мама не горюй! – Мишка беззлобно ухмыльнулся. – Ему еще только тринадцать, но наши старшаки его к себе уже допускают! |