— Теперь, надеюсь все? — пренебрежительно ухмыльнулся сыщик.
— Не дождетесь! — Кибальчич сделал каменное лицо и стал похож на высеченную из гранита статую Фемиды. — Добавьте сюда нарушение неприкосновенности жилища с использованием служебного положения — статья его тридцать девятая.
— До трех лет, — подсказал Крюков услужливо.
— И, наконец, нападение на речное транспортное средство в целях завладения чужим имуществом с применением оружия — статья двести двадцать седьмая часть вторая. Пиратство!
Тут Крюков возмутился. Нет, это ни в какие ворота не лезет! Лавры Степана Разина ему предлагают примерить! Может, и персидскую принцессу тоже он утопил?
— Смоторчук, скотина, что ты несешь? — возмущенно крикнул оскорбленный до глубины души, нет, даже глубже, до самой печенки, капитан. — Каким таким речным средством я у тебя завладел?
Вместо него ответил, расплывшись в садистской улыбке, сам Кибальчич.
— Он здесь не при чем. Это обвинение — мой вам подарок. Пойдет «парашютом». Забыли, как участвовали в реалити-шоу «За зеркалом» в городе Приокске? Лодку в яхтклубе угоняли? Угоняли! Не отпирайтесь. Так что даже если вам удастся надавить на господина Смоторчука и заставить его отказаться от выдвинутых против вас обвинений, этот жернов на шее останется и утянет вас на дно. Пиратство — это не шутка. От восьми до двенадцати! Так что я выписал постановление о взятии вас под стражу. Сдайте оружие и распишитесь. Конвой уже ждет.
Крюков двумя пальцами достал пистолет из-под мышки, положил на стол, потом с тем же брезгливым видом извлек удостоверение. Бизнесмен Смоторчук чувствовал себя крайне неловко. Когда Крюкова уводили, он успел тихо, чтобы не слышал следователь, проговорить.
— Ты не думай, я это не по злобе. Тут ведь ничего личного, давай останемся друзьями. Смоторчук добро помнит. Ты же меня от налоговой тогда отмазал! За это я тебе передачи носить буду. И посылки буду отправлять.
— Не стоит, — улыбнулся ему в ответ сыщик. — Они тебе еще самому пригодятся…
Далее пошло все как обычно. Крюкову и раньше доводилось видеть дверь тюремной камеры не только снаружи. Сыщика сразу направили в КПЗ, по-нынешнему — в ИВС. Кибальчич очень боялся, что в отделении милиции найдутся сочувствующие Крюкову сообщники, которые помогут ему бежать… Опасения совершенно напрасные, ибо для большинства сотрудников правоохранительных органов нет большего наслаждения, чем с хрустом обглодать косточки сбившегося с пути коллеги.
В суете у сыщика забыли отобрать мобильник, и он сразу же позвонил своему старому товарищу, адвокату Коле Велищеву по прозвищу Винищев. Если бы в Москве была улица, где жили одни адвокаты, а на их домах имелись бы надписи типа: «Лучший адвокат на российском телевидении», «Лучший адвокат Москвы и Московской области», «Победитель конкурса на самого умного адвоката» и т. д., на Колином доме висела бы табличка «Лучший адвокат на этой улице».
Но Коля оказался далеко. В настоящее время он вырывал из крепких объятий сибирской Фемиды очередного олигарха уездного масштаба. Тамошней прокуратуре срочно понадобилось закрыть серию изнасилований малолеток и заодно прибрать к рукам принадлежавший обвиняемому заводик по производству титана. Но Коля пообещал сыщику, что, как только вернется, сразу же займется его делом.
Крюков оказался единственным постояльцем двухместной камеры. Все как у людей — сырые стены, вода в кран и унитаз подается только по просьбам трудящихся. Просьбы рассматриваются в трехмесячный срок.
Крюков брезгливо сбросил на пол вонючий матрас и такую же прогнившую подушку и улегся на шконку. В дверь тут же забарабанили.
— Встать, не положено лежать в дневное время!
Крюков дождался, пока ретивый вертухай войдет в камеру Поигрывая дубинкой, тот приблизился к шконке.
— Ну, ты что, тупой, не понял?
Крюков посмотрел на него отстранено и с безразличием.
— Слышь, сержант, не хами. Ты разговариваешь с капитаном управления спецслужбы министерства. Представь себе на секунду, что меня не осудят или выпустят под подписку. Ведь мне тебя тогда даже искать не придется. Сам прибежишь. Тебе это надо?
Сержант немного поругался себе под нос и с оттяжкой врезал по стене дубинкой. Посыпалась отсыревшая штукатурка.
— Ладно, лежи, капитан. Только если шум за дверью услышишь, вставай по быстрому, а то и мне и тебе влетит. — И вышел из камеры.
Хороший, в сущности, человек, только вот служба у него собачья. А ведь собака может за тебя жизнь отдать, а может тебе же и горло перегрызть. Смотря как она к тебе относится.
С лежанки ему стали видны буквы на ржавой трубе. Он пригляделся и прочитал надпись: «Хочешь покурить, загляни под лежак. Димон». Крюков заглянул в указанное место и обнаружил там три спички, обрывок коробка с серой и большой, в полсигареты, бычок. Как соль, спички и тушенка в охотничьей избушке, оставленные для того, кто, возможно, придет туда замерзшим и умирающим от голода.
Крюков не курил, но такая забота незнакомого человека показалась ему особенно трогательной. Он снял кроссовки, достал имевшиеся в наличии деньги, выделил пару сотенных купюр, скрутил в трубочки и заныкал схроне. Остальные купюры спрятал под стельки. Они были заранее аккуратно надрезаны. Иногда, по оперативной необходимости, Крюкову случалось прятать там удостоверение или другие документы…
Продержав сыщика в камере пару дней, его отправили в СИЗО. После утомительных процедур — медосмотра с непременным раздвиганием ягодиц, откатывания пальцев и прочего, сыщика отправили на сборку. Ему не понравилось, что пришлось сдавать кровь на анализ. Он сильно сомневался в стерильности иглы, а уж бацилл и микробов тут было — как в Большой медицинской энциклопедии.
На сборке сыщик держался особняком, наблюдал за тем, как ведут себя арестанты. Он мог отличить первоходов от тех, кто попал сюда по второму и более разу. Определить это можно было по поведению. Большинство первоходов выглядели подавленно, но некоторые, наоборот, растопыривали пальцы веером и пытались напустить на себя вид крутых пацанов. Крюков знал, что таких в тюрьме быстро обламывают. И шансов оказаться в «обиженке» у крутых и распальцованных было куда больше, чем у их притихших и ушедших в себя товарищей.
Наконец, уже поздно вечером, пришли и за ним. Когда после перехода по коридорам и лестницам коридорный приоткрыл дверь камеры, опер понял, что его сажают на «общак» — в общую камеру. Скорее всего, такая ошибка была частью плана по его обработке. Кричать и требовать, чтобы его отправили на милицейский «спец» не имело смысла — только внимание заключенных привлечешь. А выломиться из камеры при необходимости он по любому сумеет.
На всякий случай он наклонился к вертухаю и тихо сказал.
— Ты знаешь, что я мент и должен на спецу сидеть?
В ответ тот пробурчал что-то типа: «Ничего я не знаю». Но Крюкова и это устраивало. Он произнес уже чуть громче, чтобы слышал и конвой.
