Книга Сыграй на цитре, страница 61 – Джоан Хэ

– Нет.

– Это небо?

– Нет.

– Они и мне тоже не принадлежат. Я считаю, что это делает нас путниками.

Прохожими. Путниками. Не врагами. Не стратегом и не воином.

Я медленно присаживаюсь рядом с ним.

– Моя очередь задать вопрос. Ты всегда был стратегом, Ворон. – Он мог бы спросить меня, почему я последовала за ним ранее. Узнать, почему Зефир рассказала мне о его чахотке. Поинтересоваться, что я делала, катаясь верхом ночью, и мне пришлось бы солгать. Потому что ты снился мне.

Я жду, приготовившись, пока Ворон пристально смотрит мне в глаза.

– Это моя музыка растрогала тебя до слез или что-то еще?

Или он мог бы подтолкнуть меня потешить его эго.

– Музыка. – Я сопротивляюсь желанию добавить, что я плакала от того, как щемяще она звучала.

Я жду, когда Ворон надуется. Вместо этого он молчит. Возможно, ему кажется странным, что кого-то вроде Лотос может тронуть музыка цитры. Разделяет ли он презрение Сыкоу Хая к воинам и не лицемерие ли с моей стороны осудить его, если так и есть?

– Ты хочешь попробовать?

Я моргаю.

– Что?

– Ты вызываешь во мне любопытство, – говорит Ворон. Он кивает на свою цитру. – И я предамся этому чувству.

– Н-нет!

– Я слышу страх?

– Почему я должна бояться куска дерева?

– Куска… – Ворон кашляет… и продолжает кашлять. Он отворачивается от меня, прикрывая рот рукавом. Беспокойство заставляет меня наклониться к нему, и он предупреждающе поднимает другую руку.

Он не знает, что я бог, защищенный от его болезни.

Это не значит, что вы должны еще больше соединиться, думает Росинка.

Может быть, ты перестанешь использовать этот термин?

А что бы ты хотела, чтобы я использовала, если не точный термин?

Точный термин – поцелуй. Надир бы знала это. Я смотрю на небо, внезапно нахмурившись. Я думала, что именно Надир, а не Росинка поймет мою потребность вернуться. Люди предсказуемы. Люди меняются. И то и другое может быть правдой, размышляю я, когда Ворон наконец перестает кашлять. Он подходит к самому берегу озера, моет руки, и у меня сводит живот от беспокойства. Насколько ему стало хуже?

– Прошу прощения, – говорит он, снова садясь рядом со мной. – Как я уже говорил, прежде чем нас так грубо прервали… – Ворон смотрит на свою цитру, опустив ресницы. – Ты веришь в богов, Лотос? – Он искоса смотрит на меня и интерпретирует мое испуганное выражение как «нет». – Легенда гласит, что все древние цитры благословлены ими. Цитры могут сделать ци играющего видимым невооруженным глазом. Но даже если ты не веришь, цитра – это гораздо больше, чем просто кусок дерева. Это способ общения для духовно близких людей. – Его голос понижается на тон, и я вздрагиваю от благоговения в нем. – Способ услышать чужую истину.

Я хочу сыграть. Я хочу сыграть всеми фибрами своего существа. Но я также не хочу ставить в неловкое положение ни себя, ни инструмент.

– Тогда докажи это, – говорю я Ворону. – Сыграй.

Ворон прижимает руку к груди, как будто ранен.

– Я не обычный музыкант. Я не играю по требованию. – Вот дерьмо. Он играл ведь на джонке. – Но я сыграю, если ты будешь играть.

Я качаю головой.

– У нас только одна цитра.

– Я думаю, мы оба поместимся.

– Я воин.

– Натянуть струну не может быть сложнее, чем взять в руки меч.

– Я не знаю как.

Я лучше солгу, чем мне напомнят обо всем, чего я лишилась.

– Держи. – Прежде чем я успеваю произнести еще хоть слово, передо мной кладут цитру. Позади меня сидит Ворон. Его забинтованная рука на моей – у кого-то бабочки – заткнись! – и левой рукой он нажимает на третью струну. Мы нажимаем, и, к моему удивлению, воздух вокруг инструмента исходит рябью. Это ци. Цитры. Ворона. И моя. Она поднимается подобно потоку пара, смешиваясь с другими потоками, образуя в воздухе цвета, линии, формы. Образы туманятся над струнами: Ворон, скачущий по Центральным равнинам с Миазмой. Входящая во двор группа вместе со Сливой. И мы.

Он и я, играющие в том имперском шатре.

Как странно, сказал тогда Ворон, и я помню свое разочарование. Теперь я вижу то, чего не видела годами. Моя игра была технически совершенна, но моя ци, запечатанная моей божественностью, не могла взаимодействовать с цитрой. Я не умела вкладывать свою душу в музыку так, как хотел Мастер Яо.

Мой шок исчезает, я смотрю на Ворона. Его лицо – непроницаемая маска, но рука, которую он держит вокруг моей, застыла. По мере того как угасает нота, исчезает и наш образ в шатре. Он, наверное, думает, что он исходит от него. Но с таким же успехом он может исходить и от меня.

Я вырываю свою руку из его, прежде чем непроизвольно выдаю больше.

– Говорила же, что не знаю, как играть.

– Как скажешь. – Его голос вкрадчивый. – В тебе есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд, Лотос.

Это абсурдно, что я чувствую ревность к себе.

– Я ничего не сделала. Я сыграла одну ноту.

– Одну ноту… – Ворон указывает на воздух над струнами цитры, снова тихий и темный. – Некоторые стратеги вообще не могут раскрыть цитру, чтобы побеседовать со своим партнером по игре.

Он имеет в виду меня. Зефир. У меня руки чешутся защищаться. Это не моя вина, что на мне стояла божественная печать.

Ну, на самом деле твоя…

– Зефир была моей подругой, – выпаливаю я, обрывая Росинку и неожиданно заставая Ворона врасплох. Проходит мгновение.

– Она не произвела на меня впечатления того человека, у которого есть друзья, – наконец говорит он.

Он прав, думает Росинка.

Тихо!

– А какого?

– Беспощадного и скрытного.

Это можно сказать о нас обоих.

– Но ты все равно прибыл почтить ее память.

Озеро плещется у берегов, утягивая гальку.

Тишина нервирует меня. Нервирует Лотос. К моей голове приливает кровь, и я слышу, как говорю:

– Ты ей нравился, – прежде чем успеваю остановиться. Что я творю? Стратегия. Это для стратегии. Каким-то образом. – Скажи что-нибудь. Она же тебя не услышит. Она ушла.

Мое сердце колотится, когда Ворон делает медленный вдох.

– Да?

– Ну, здесь ее точно нет.

Ворон устало улыбается.

– Некоторые люди никогда не уходят.