Книга Защитник, страница 21 – Конн Иггульден

На острове толпы голодных одолевало уныние. Над Афинами все еще поднимались тонкие столбы дыма, что для большинства означало потерю всего. Возвращение домой было невозможно, потому что дом исчез вместе с той жизнью, которую эти люди вели до вторжения персов. Тем не менее они поднимались на борт, теснясь на открытых палубах и с несчастным видом ожидая, когда же их увезут.

В открытом море Фемистокл созвал стратегов, подняв черный флаг. Лучшего слова для той роли, которую они играли, он не нашел. Как и на поле битвы при Марафоне, Ксантипп и Кимон умело командовали своими соединениями. Фемистокл с гордостью подумал, что ни один из них не следовал за ним в слепом повиновении. Афинское собрание воспитало людей думающих, мыслителей, а не рабов. Каждый новый месяц совет из пятисот избранных граждан начинал с торжественной клятвы: «Предлагать в соответствии с законом все, что наилучшим образом способствует интересам народа Афин».

Две галеры подошли к третьей, канаты стянули их вместе. Ксантипп и Кимон перешли на триеру Фемистокла, который вместо поздравлений наткнулся на настороженность и подозрительность. Подавив зевок, он услышал, как хрустнула челюсть. Как же много нужно сделать!

Еще одна триера подошла ближе, и гребцы с обеих сторон подняли весла. Фемистокл не удивился, увидев Эврибиада из Спарты, и жестом пригласил его. Наварх шагнул на галеру Кимона, используя ее как мост. Он шел с изящной точностью, хотя корабли поднимались и опускались на волнах и терлись друг о друга бортами. Фемистокл отметил про себя эту четкость движений спартанцев. Как же они раздражали его!

Кимон и Ксантипп еще приветствовали военачальника, когда Фемистокл увидел других. С десяток кораблей коринфян, мегарцев, эгинцев направлялись к образовавшейся флотилии. Некоторые шли с креном, набирая по пути воду. Совещания всех союзников Фемистокл не ожидал. Он вызвал вождей Афин, но, похоже, допустил оплошность. Все, кто подтягивался сюда, сражались вместе с общим врагом. Они перевозили афинских женщин и детей и рисковали всем в эти последние дни изнеможения и боли. Фемистокл кивнул – как самому себе, так и Ксантиппу и Кимону. Да, его народом в первую очередь были афиняне, но если уж держаться правды, то все они были греками. Однако он слишком устал, чтобы принимать так много людей, быть маслом, смягчающим разногласия, и солью, придающей вкус! Он подумал, что, возможно, никогда уже не получит удовольствия от соли – так много проглотил ее за предыдущие дни. Соль не только въелась в его кожу – она покрывала палубу и обводы весел, как зимняя наледь. Всех поднимающихся на борт Фемистокл встречал приклеенной улыбкой, на каждую протянутую руку отвечал крепким пожатием.

– Я благодарю Афину и Посейдона – и всех вас, – сказал он, ведь, в конце концов, они прибыли на его корабль; он был здесь хозяином, а раз так, то пусть послушают его. – Мы хорошо сражались вместе, и те, кто был здесь, навсегда запомнят, как мы победили. Построение, тактика копья. Я должен поблагодарить Ксантиппа – человека, которого я призвал домой, потому что считал, что он нам нужен.

По лицу Ксантиппа скользнула тень недовольства, но Фемистокл оставил это без внимания и продолжил:

– Я воздаю должное коринфянам, которые дрались, как волки, и не уступили врагу. Я воздаю должное триерархам Спарты, потерявшим половину кораблей в жестоких боях и все же не дрогнувшим.

Эврибиад склонил голову, его губы шевелились в безмолвной молитве.

Фемистокл выдержал паузу. Настало время для политики, для тонкого убеждения и давления. Настоящий лидер назвал бы каждого военачальника, все флоты. Он перечислил бы все их победы и отметил заслуги каждого. Но будь он проклят, если станет делать это сейчас.

– Я послал два письма персидскому царю, – объявил Фемистокл.

Эврибиад даже моргнул – столь внезапно сменилась тема. Он тоже знал ритуалы после битвы.

Фемистокл обвел взглядом хмурые лица. Все такие серьезные!

– Первое ушло с сыном плотника. Я попросил Ксеркса послать половину его флота вокруг Саламина. Я сказал ему, что мы сдадимся, если он это сделает, и что мы не сможем защитить пролив с двух сторон. В результате он разделил свой флот. Действуя по моему указанию, он разбил его на две половины, которые мы смогли уничтожить по отдельности. Победить один большой флот мы были не в состоянии. Это решение спасло нас всех, но и тогда Афины горели, а будущее Греции висело на волоске. Прошлой ночью я отправил второе письмо, в котором сообщил, что некоторые из моих самых воинственных капитанов вознамерились вернуться к знаменитому корабельному мосту, чтобы уничтожить его. Спеша предотвратить нападение, Ксеркс ночью улизнул, прихватив с собой еще сотню кораблей! Так что, когда будете пить за нашу победу, обязательно поднимите чашу за удачу – и за афинскую хитрость. Или – почему бы и нет? – за Фемистокла!

Последнее он произнес, подняв руку, как будто сам произносил тост. Спартанский наварх моргнул, но предложенный тост повторять не стал. Зато Кимон рассмеялся и слегка откинулся назад, как будто его обдуло ветром.

– За Фемистокла! – поддержал он, и тот склонил голову в знак благодарности.

Ксантипп хмуро посмотрел на обоих и сказал:

– Я пришел сюда не для того, чтобы возносить или выслушивать хвалу. Возможно, это ускользнуло от вашего внимания, но беженцы уже поднимаются на борт наших кораблей. У нас должен быть пункт назначения! У моих экипажей не осталось ни воды, ни еды. Они отчаянно нуждаются и в том, и в другом. Я пришел сюда узнать, есть ли у кого-нибудь запасы, которыми вы могли бы поделиться, в частности пресной водой. Я пришел спросить, не знает ли кто-нибудь безопасного места, куда мы могли бы отвезти женщин и детей, прежде чем гребцы упадут в обморок. Даже если Фемистокл прав… – Он сделал паузу, чтобы свирепо взглянуть на соотечественника, который все еще стоял, вскинув бровь, как будто удивленный тем, что его прервали. – Если он прав насчет персидского царя, то их армия до сих пор в Аттике. Я предполагаю, что они ушли, когда подожгли город, но будет ли безопасно высадиться в Пирее? Мне бы не хотелось, победив в войне на море, отдать наших людей в их руки.

Ксантипп говорил тихо и серьезно. Нескольких его фраз оказалось достаточно, чтобы победное ликование сменилось угрюмой сосредоточенностью мужчин, увидевших новую цель. Хотя в словах стратега был смысл, Фемистокл поймал себя на том, что никогда еще этот человек не вызывал у него большей антипатии.

– Я пришел попрощаться, – внезапно заявил спартанец Эврибиад. – Как ты и сказал, половина из моих шестнадцати кораблей потоплена, экипажи погибли. Теперь мой долг – вернуться на Пелопоннес, сообщить эту новость и встать в дозор у побережья.

– И вызвать армию Спарты, – добавил Ксантипп.

Наварху послышалась критика в его тоне, и, возможно, он не ошибся.

– Это решать регенту и эфорам, – ответил Эврибиад. – Поосторожнее, афинянин. Мой народ уже отдал царя Леонида и половину спартанского флота. Не смей подвергать сомнению нашу клятву.

За спиной у Ксантиппа, через пролив, лежали Афины, где в небо поднимался дым. Это был уже не столб сажи и огня, который они видели всю прошлую ночь, а тонкие, почти невидимые нити. Но спартанец понимал, что не может победить, сравнивая потери или обязательства.