Книга Идеальная для колдуна, страница 44 – Лика Семенова

Кукольное лицо осветилось улыбкой:

— Ну, и хвала Создателю. Давно пора. Щеки бледные, барышня, потому что целыми днями сидите взаперти, как затворница. Так всю красоту растеряете. А погода — дивная. Тепло, почти как летом. Еще вчера мессир прислал новое платье, госпожа. Изумительное платье. Хотите взглянуть?

— С чего бы это?

Кажется, вопрос поставил служанку в тупик. Она натянуто улыбалась и просто хлопала ясными глазами.

Амели вздохнула:

— Неси.

Мари сияла так, будто платье подарили ей. Бережно разложила на кровати лиф из мерцающей тафты цвета шоколада с расшитой камнями и подвесками вставкой. Ворот и кромка рукавов были украшены крошечными голубыми бантиками с драгоценной серединкой. Юбки: шоколадная верхняя и нижняя из тафты оттенком светлее в голубую полоску с палец толщиной. Амели следовало признать, что у ее страшного мужа есть вкус. Изумительный вкус, достойный настоящего художника. Если, конечно, все это выбирал он…

Неожиданная догадка заставила задержать дыхание: если кому и приписывать изумительный вкус в этом доме — так это Нилу. И если все эти платья…

Мари расправляла юбку, любовно погладила ткань ладонью и едва не пищала от восторга:

— Госпожа, вы только послушайте! Она хрустит! Как корочка пирога!

Платье не могло не нравиться. Амели даже на мгновение забыла о своих страхах, представляя, как будет выглядеть в этой роскоши. Как захрустит проклятая юбка. Но тут же погрустнела: пусть платье изумительное, но Феррандо лишал ее права выбора. Даже в туалетах. Она и сама была куклой, которую наряжали по собственной прихоти и брали поиграть, когда вздумается.

Так чего же еще надо?

Мари принесла свежую сорочку и с удивительной силой и сноровкой затягивала корсет:

— А я, госпожа, как увидела — обомлела. И где же вы, барышня, так голубое платье загваздали?

— Что? — Амели обернулась, тесемки тут же распустились, сводя на нет все усилия Мари. — Что с платьем?

— Испачкано, госпожа. Будто упали где. Неужто не заметили?

Амели с трудом сглотнула, отвернулась и задрала подбородок:

— Я нигде не падала.

Мари вновь взялась за шнурки:

— Не печальтесь, барышня. Я уж все отчистила, отгладила — как новое. Главное, чтобы сами не ушиблись.

Когда Амели спускалась в злосчастный колодец, терлась правым боком о камни, буквально сползала по стене. Грязное платье — бытовая мелочь. Уж, подобное не должно доходить до ушей ее мужа. Но… выходит, вместо испорченного платья прислано другое?

Новый туалет вмиг потерял свое очарование. Не обрадовал даже футляр с драгоценным гарнитуром: жирандоли и изящная нитка оправленных в золото почти черных гранатов. Амели мельком взглянула на себя в зеркало и поспешно вышла.

В саду хорошо дышалось. Мари была права: солнце пригревало почти летним теплом. Пищали стрижи, проносясь над головой, в листве распускали трели пеночки-трещотки. Пахло нагретой зеленью. Амели свернула на большую аллею, к фонтану — теперь хотелось за милю обходить оранжерею.

Нил будто ждал ее. Сидел на бортике, жмурился на солнце и смотрел вдаль, потом снова и снова склонялся над бумагой. Заметив Амели, он поднялся, едва заметно кивнул в знак приветствия:

— Ты сегодня очень красивая. Впрочем, — он опустил голову, будто тушуясь, — как и всегда.

— Ты, правда, так считаешь?

Он лишь хмыкнул и засунул рисунки в неизменную сумку.

— Кажется, я до сих пор так и не поблагодарила тебя за портрет. С меня никогда не рисовали портретов.

— Очень зря. Каждый художник стремится запечатлевать красоту. — Он замялся: — А я, кажется, должен благодарить за пирог.

— Тебе понравилось?

— В жизни не ел вкуснее, — прозвучало привычно-сипло, но так проникновенно, что Нил, кажется, сам устыдился и отвел глаза.

Амели чувствовала, как краснеет. Лишь несколько искренних слов — и хотелось плакать. Она развернулась и зашагала вдоль фонтана, пряча лицо. Не надо богатых туалетов, роскошных покоев — ничего не нужно. Просто слышать вот такие простые ответы. Без условностей, без скрытых угроз.

Нил догнал ее и пошел рядом:

— Тетка говорила, что ты не здорова.

Амели отмахнулась:

— Ерунда. Простыла в прошлый раз в саду.

— Вечерами все еще холодно.

Беседа приобретала глупый светский характер. Амели понимала, что нужно вернуться к теме портрета, но теперь не знала, как это сделать.

— А ты вечерами не рисуешь?

Нил пожал плечами:

— Когда как… Разве что по памяти.

— Тетка Соремонда показывала мне в кухне твою резьбу.

Он усмехнулся:

— Было дело.

— А что ты еще умеешь?

Нил вдруг остановился. Пристально смотрел на нее, будто сомневался в чем-то, и отвернулся:

— Я знаю, что ты была там.

Амели вздрогнула, будто ее укололи, похолодела.

— Где?

Он шумно выдохнул:

— В колодце.

Амели молчала, чувствуя, как отчаянно колотится сердце. Сорвала апельсиновую ветку и начала нервно обдирать листья. Наконец, обернулась:

— Кто еще знает?

Нил опустил голову:

— Только я.

— Расскажешь?

Он едва заметно покачал головой:

— Не хочу добавлять тебе проблем.

— А откуда знаешь?

— Я часто рисую в парке. Видел, как ты спускалась в колодец со свечой.

Вдруг стало удивительно легко. Значит, теперь Амели может говорить обо всем. Наконец-то может говорить! Она взяла Нила за руку и сжала, заглядывая в глаза:

— Создателем прошу: скажи, что там происходит?

Он не отнял руки, хотя это касание длилось многим дольше, чем допустимо:

— Я и сам толком не знаю.

Амели сжала сильнее:

— Скажи, что знаешь. Клянусь, это останется тайной.

Только сейчас она вдруг подумала, как привыкла к его голосу. Просто не замечала, что Нил низко сипит.

Он лишь пожал плечами:

— Я делаю лишь то, что велят. Велено изваять — я не задаю лишних вопросов.

Амели вновь сжала его руку:

— Они живые. Клянусь.

— Кто?

— Твои статуи.

Он выдернул руку, нахмурился. Даже осенил себя знаком спасения:

— Не гневи Создателя. Статуи — это всего лишь статуи. Глина. Камень.