Книга Преступления прошлого, страница 40 – Кейт Аткинсон

— Хорошо, — ответил он, обводя кабинет неопределенным жестом, — мы могли бы и сейчас поговорить, если хотите.

— Нет, давайте лучше назначим другое время, — сказала женщина, взглянув на Марли.

И Джексон сразу понял, что не хочет знать того, чем она собирается с ним поделиться.

Они договорились на одиннадцать утра в среду («я как раз не в ночную»), и Джексон подумал: медсестра. Вот почему она показалась ему знакомой, медсестры и полицейские слишком много общаются по работе. Ему нравились медсестры, но не из-за сериала «Так держать!», [82] похабных открыток, порногероинь и прочих классических причин и не задастые деловитые медсестры без воображения (а таких пруд пруди), нет, ему нравились те, кто понимал и разделял чужую боль, пережив свою, медсестры с кругами под глазами, похожие на Сару Коннор. Женщины, которые понимали боль так, как Триша, Эммилу и Люсинда в своих песнях. А может, и не только в песнях, кто знает?

В ней определенно что-то было. Je ne sais quoi. [83] Она сказала, что ее зовут Ширли, а зачем она пришла — он знал и так. Она кого-то потеряла, он читал это в ее глазах.

— Мы же домой? — с шумным вздохом спросила Марли, забираясь на заднее сиденье. — Умираю, как есть хочется.

— Ничего ты не умираешь.

— Умираю. Я же расту, — добавила она, защищаясь.

— Вот уж никогда бы не заметил.

— Папа, у тебя здесь воняет сигаретами, просто отвратительно. Не кури тут.

— Я сейчас и не курю. Не сиди за мной, отодвинься к другому окну.

— Зачем?

— А тебе трудно?

(Потому что, если по какой-то причине ремень безопасности не сработает, ты вылетишь через ветровое стекло, что на йоту безопаснее, чем врезаться в спинку моего кресла.) Марли передвинулась влево. На место принцессы Дианы. И нажала на кнопку блокиратора двери.

— Марли, не запирай дверь.

— Почему?

— Просто не запирай, и все.

(Чтобы, если машина загорится, тебе было легче выбраться.)

— Чего хотела та тетя?

— Мисс Моррисон?

(Ширли. Милое имя.)

— Ты пристегнулась?

— Ага.

— «Да», а не «ага». Я не знаю, чего хотела мисс Моррисон.

Он знал. Он прочитал это в ее глазах. Она потеряла что-то или кого-то. Значит, его забота — еще одна запись в графе «дебет» в журнале потерь и находок.

Самым интересным за много месяцев делом Джексона была Никола Спенсер (что, в общем, говорит само за себя), все остальное — нудная рутина, и вдруг всего за пару недель на него свалилось нераскрытое убийство, похищение тридцатичетырехлетней давности и еще какая-то новая беда от Ширли Моррисон.

Он взглянул на Марли, которая изогнулась на сиденье, как миниатюрный Гудини. Она нагнулась и исчезла из поля зрения.

— Что ты там делаешь? Ремень пристегнут?

— Да, я хочу достать ту штуку на полу, — пробормотала она с натугой.

— Какую штуку?

— Эту! — триумфально заявила она, вынырнув, как пловец за глотком воздуха. — Какая-то консервная банка.

Джексон посмотрел в зеркало заднего вида на предмет, который она подняла повыше, чтобы ему показать. Вот черт, прах Виктора.

— Положи это обратно, милая.

— А что там внутри? — Марли пыталась открыть уродливую металлическую урну.

Джексон обернулся и выхватил урну. Машина вильнула, и Марли взвизгнула от испуга. Он пристроил урну на полу, перед соседним креслом. Этим утром Джулия попросила его забрать прах из крематория, «потому что у вас есть машина, мистер Броуди, а у нас — нет», что не показалось Джексону особо веской причиной, учитывая, что он даже не был знаком с Виктором. «Но вы единственный, кто был на его похоронах», — заявила Джулия.

— Ты же не собираешься реветь? — спросил он в зеркало.

— Нет, — ответила она очень сердито. В гневе Марли была настоящим стихийным бедствием. — Мы чуть не разбились.

— Ничего подобного.

Джексон пошарил в бардачке в поисках конфет, но нашел только сигареты и мелочь для парковочных счетчиков. Он предложил ей мелочь.

— Что в этой банке? — упорствовала она, беря деньги. — Что-то плохое?

— Нет, там нет ничего плохого.

Почему бы и не сказать ей? Марли понимает, что такое жизнь и смерть, за свои восемь лет она похоронила немало хомячков, а в прошлом году Джози брала ее на похороны бабушки.

— Милая, — неуверенно начал он, — ты знаешь, что бывает, когда люди умирают?

— Мне скучно.

— Давай поиграем.

— Во что?

Хороший вопрос. Джексон не был силен по части игр.

— Вот. Если бы ты была собакой, то какой породы?

— Не знаю.

Мимо.

— Пап, я хочу есть. Ну, папа. — Марли заныла всерьез.

— Ага, ладно, по пути что-нибудь купим.

— Говори «да», а не «ага». По пути куда?

— В монастырь.

— Что это такое?

— Такой дом, в котором женщины сидят взаперти.

— Потому что они плохие?

— Потому что хорошие. Надеюсь.

Тоже способ оградить женщину от опасности. Ступай в монастырь. [84] Как во всех католических церквях, где доводилось бывать Джексону, тут густо пахло ладаном и мастикой. Ему говорили: «Католик всегда остается католиком», но это неправда, Джексон уже много лет не заходил в церковь, разве что по случаю похорон (ни свадеб, ни крестин в его ежедневнике не встречалось), и не верил, ни в какого бога. Его мать, Фидельма, приложила все силы, чтобы воспитать детей в лоне Церкви, но у Джексона почему-то не срослось с религией. Иногда в его памяти всплывал давно позабытый материнский голос: Anima Christi, sanctifica me. [85]

Так получилось, что его родители перебрались на север Англии, — как и почему, Джексон не знал. Отец, Роберт, был шахтером из Файфа, [86] а мать — уроженкой графства Мейо. [87] Этот не слишком гармоничный кельтский союз породил Джексона, его брата Фрэнсиса и сестру Нив. Фрэнсиса назвали в честь маминого отца, а самого Джексона — в честь отцовской матери. Разумеется, его бабушку не звали Джексон, это была девичья фамилия (Маргарет Джексон), и, как объяснил ему отец, того требовала шотландская традиция.