Онлайн книга «Киндер-сюрприз для декана»
|
– Но как же так… – новости сегодня упорно не дают мне вернуться в колею, – он же обещал курировать мой проект. – Ну, тут уж, видимо, новый декан вам поможет, – секретарша пытается меня утешить. – А кто новый декан? Уже известно? – Ой, нет, – с сожалением откликается девушка, – ректор тянет резину с этим. Мы все думали, Ирину Максимовну поставят, у неё такая выслуга в университете, но появились еще какие-то варианты. – А какие? – подозрительно уточняю. Шевелятся в моей груди какие-то нехорошие подозрения неопределенные. – Точно не известно, – ответ оказывается снова неинформативен, – нечем мне вас порадовать. Такое ощущение, что «нечем вас порадовать» – это в принципе посыл вселенной для меня лично. Потому что уж больно дохрена валится проблем на мою голову в последнее время. И за что? За то, что я Ройха шокером жахнула? Так так ему и надо, мудаку озабоченному! Не хрен лапы ко мне тянуть! Проблему увольнения декана стройфакультета я решительно выпинываю из головы. Ну и черт с ними. В конце концов, СПАТУ – не последний вуз в стране, кого попало на должность они не возьмут, значит, до зимнего президентского конкурсе отшлифовать мою работу мы успеем. А все остальное неважно! На всякий случай, у входа в больницу я останавливаюсь и долго-долго верчу головой во все стороны. В одной руке – телефон, в котором уже набран номер 112, в другой – шокер на изготовке… Не хочу никаких сюрпризов, да и недаром все-таки в Америке все службы социальной защиты анонимны. Не зря Капустина назвалась моей фамилией и чужим именем. Честно говоря, в травматологии начинается какой-то цирк. Сначала на меня смотрят слева, потом справа, сравнивая с фоткой в паспорте, потом и вовсе утаскивают (!) мой паспорт (!!) куда-то там, заскакивают в палату… – Проходите, – гаркает медсестра, через две минуты высовываясь из палаты, – и бахилы не забудьте! – Дурдом! – шиплю себе под нос и быстро-быстро шагаю по коридору, остановившись в шаге от замершей у дверей бульдогом тетки, и требовательно протягиваю руку вперед: – Паспорт отдайте! Отдают. Правда, смотрят все равно подозрительно, как Миллер на Штирлица. – Что за игры ты тут мутишь, Виолетточка? – в повышенном тоне и с обострившимся сарказмом спрашиваю, захлопывая за собой дверь. Сама не догадываюсь, что минутой спустя подавлюсь своим же ядом, потому что увижу расписанное синюшно-черными кляксами лицо Капустиной, которое она поднимет повыше. Я, конечно, помнила про побои. Но не думала, что выглядеть это будет как… Как полный пиздец. Иные сравнения у меня просто не подбираются. – Господи… На неё страшно смотреть. Страшно дышать. Страшно приближаться. Анька опускает голову на подушку и прикрывает глаза. Морщится болезненно, и тонкий блестящий ручеек прочерчивает влажную дорожку по её щеке. У меня в животе ёкает. Жалко её ужасно. И из всей помощи, все, что могу – подойти все-таки, рядом сесть, осторожно-осторожно, как по хрустальному пройтись ладонью по острому плечу под тонким одеялом. Она сворачивается вокруг меня как змея вокруг теплого камня. Стискивает мою ладонь обеими своими руками. Мелко дрожит и так же беззвучно плачет. – Все хорошо. Все будет хорошо. Почему мы так любим эту сладкую ложь? По статистике мы готовы сказать её своим близким, даже если в лицо нам нацелен пистолет. Соврать напоследок, ради того чтобы хоть чуть-чуть сгладить угол страха… Впрочем сейчас – пистолета нет. Только тишина, пустая палата и мокрые Анькины щеки. – Прости меня, прости, прости, прости, – лепечет это чучело и обнимает меня так крепко, что ей самой должно быть больно так напрягать руки, – прости, что тебя втянула. У тебя дочка, а я… – Уймись, – глажу её по волосам совсем невесомыми движениями, – уймись, Капустина, меня нельзя никуда втянуть, я сама втягиваюсь. – Ты такая хорошая, – шепчет Капустина и слабо гладит меня по руке, – такая хорошая, господи, как же стыдно… – А я тебе говорю, уймись, – строже повторяю, – уймись и прекрати уже себя гнобить. Ты же мой личный сорт геморроя. Если не я к тебе на помощь прискачу, то кто тогда? – У-у-у, – она переходит на тонкий жалобный скулеж и скукоживается вокруг меня еще теснее. Вот ведь… Дурища! Господи, как я скучаю по временам, когда нашими с ней страшнейшими проблемами было, что папа (мой) на тусовку не отпустил, и что курсач (её) не допустили до защиты. Она успокаивается. Гораздо быстрее, чем могла бы, я бы на её месте еще часик поревела бы. А она успокаивается. Неуклюже и гримасничая садится, начинает щупать осторожно свою опухшую физиономию. – Ты не волнуйся, красный нос тебя сейчас вообще не портит, – успокаиваю, доставая из сумки бумажные платочки. – Как меня такую красивую сейчас вообще можно испортить, – Анька кривится, с отвращением косясь на собственные руки. Они кстати тоже расписаны синяками, как гжелью. – Кто тебя так? Ты лица хоть запомнила? – не выдерживаю. Напор сочувственного моего любопытства так силен – никакая плотина не выдержала бы. Анька смотрит на меня так странно, так пристально… – Мне сказали, тебя шпана избила, рядом с вокзалом. Нет? Она качает головой. – Я попросила не пугать тебя раньше времени, – сипло выдыхает Анька, и я замечаю, как нервно пляшут по одеялу её пальцы. Щиплют ткань пододеяльника, мнут, выкручивают… Неприятный холодок пробегается по коже. Два и два складываются так просто. Как резко она сорвалась от меня из гостиницы, потому что «Илья приехал домой раньше». Как неожиданно объявился в моем окружении её парень, не скрывающий неприязни в мой адрес и пытающийся меня запугать. Не гнушащийся ни применением силы, ни банальной слежкой. – Ну и как давно Герасимов тебя бьет? – произношу и сама удивляюсь, как наждачно звучит мой голос. Анька… Анька не отвечает, уводит от меня глаза. А это значит, история давняя. Именно в таких стыднее всего признаваться. – До балкона было? Сама понимаю, что этот разговор все больше походит на допрос. Но ничего не могу с собой поделать. Я хочу понимать, насколько трэшовой может быть эта картина. – Нет, не было, – Анька сначала качает головой, а потом мелко потряхивает ею, будто спохватившись, – пару разиков только руку поднял. – И ты спустила? – Он… Прощения просил всегда… В любви признавался… – она говорит все это через силу, нехотя. Чувствуется, что эти слова не убеждают уже и её. И то хлеб, как говорится. |