Книга Семь Чудес Рая, страница 6 – Роман Воронов

– Маменька, – шепчет юнга, – неужто вы родили меня убить столько людей?

Мурашки бегут по коже, совсем юного канонира начинает трясти.

– Тише, тише, сынок, – отвечает женщина. – Каждый приходит в этот мир для чего-то: кому и мухи не обидеть, а тебе – потопить целый корабль.

– Но я не хотел! – восклицает юноша.

– Какого черта? – слышится из соседнего гамака.

Мама улыбается, глаза ее светятся нежностью:

– Всякая работа на Бога в почете, даже самая грязная.

– Но не убийство, маменька, – уже не скрывая слез, шепчет юнга.

– Сначала стрелять научись, – ворчит гамак слева.

Боковая волна, ухнувшая в правую скулу фрегата, отрывает юнгу от матушкиных глаз и кидает в объятия боцмана:

– Разговорчики, салага, твое бормотание слышно на полубаке. Если не заткнешься, отправишься в гости к морскому черту, там наговоришься.

Он раздраженно выпускает из своих лап гамак, и юноша возвращается к сиянию материнских глаз:

– Война, как и жизнь в целом, – это энергообмен. Любишь – делишься светом, убиваешь – питаешь тьму. Либо наполняешь Бога, либо отнимаешь у него.

– Не пойму, мама, – забывшись, снова вслух вопрошает юнга.

– Чертов слизняк не даст спать, – гамак соседа начинает недобро вибрировать.

– Нет ничего страшного, когда черпаешь из бесконечности, но восполнять ее – вот это поистине прекрасно.

– Богу все равно, убийца перед ним или святой? – возбужденно шепчет молодой человек.

Вместо ответа мама отталкивает от себя колыбельку, и перед глазами проплывает потолочный свод – небеса младенца с лампой вместо солнца и трещинами меж камней взамен невидимых линий созвездий. Корабль путешественника в этом космосе останавливается в дальнем пределе и вновь возвращается в земную юдоль, к материнским рукам.

– Бог видит разницу только в выборе, – спокойно отвечает она, – берешь или возвращаешь.

– Надо же, – выдыхает удивленно юнга.

– Надо бы тебя утопить, и прямо сейчас, – переходит к угрозам соседский гамак.

И колыбель медленно опускается в пучину, зеленой вуалью затуманивая взор, веки смежаются, и ребенок засыпает…

– Юнга, – голос незримой рукой хватает за грудки и вытряхивает из гамака юного матроса. Он большими глотками хватает воздух ртом, открывает глаза:

– Я утонул?

– Недалек тот час, сынок, – его заряжающий недовольно смотрит на помятый вид напарника.

– Боцманский свисток и дьявола поднимет с того дна, где он обитает, да видно, только не тебя. К орудию, нас догоняют.

Он бросился на опер-дек, к своей «малышке», юнга последовал за ним, не осознавая происходящего: то ли во сне, то ли наяву. Открыв пушечный порт, юнга, даже не взглянув на восходящее солнце, подкатил к «малышке» дюжину чугунных шаров, зафиксировал их петлей и замер в ожидании команды. Через мгновение тихо стало на всех палубах – на то он и военный фрегат: все быстро, четко и в срок. Стрелки оседлали ванты, канониры просушили запалы, боцман отсвистал «К бою готов».

Прицельный выставил рыжую бороду через порт наружу и глянул в фарватер. Подержав красный мясистый нос на ветру пару минут, он убрался внутрь и авторитетно заметил: – К полудню догонят, можешь доспать.

Юнга свернулся калачиком вокруг смертоносных зарядов, закрыл глаза и… белый свод потолка сменился маминым лицом.

– Меня ждет бой, мама.

– Тебя ждет выбор, сынок.

– Выбор чего, мама?

– Положения своей колыбели.

Юнга заворочался во сне, старый моряк взглянул на него и покачал головой:

– Кутенок, ей-богу, переживет ли сегодняшний день?

– Мама, расскажи про колыбель, – шепчут губы юноши.

– Бог каждое дитя свое поместил в колыбель из света и любви и качает ее, когда нужно сделать выбор, прямо как мать, когда успокаивает своего малыша, и каждый выбирает, остаться при Боге или вне его, – матушка отталкивает от себя мальчика, и юнга летит прочь от тепла ее рук и ласки глаз.

– Так что же мне, не стрелять? – кричит он исчезающей вдали матери.

– Без команды – нет, – хохочет канонир, глядя на растрепанного от видения юнца, и тычет пальцем в просвет пушечного порта.

Там вырисовывается хищный бушприт линейного корабля, грозный красавец заходит на залп правым бортом, тридцать два орудия зияют чернеющими жерлами, жадно высматривая добычу.

– Не повезло нам, сынок, – спокойно говорит канонир, – заряжай.

Юнга проворно вкатывает в пасть «малышки» ядро, но прицельный не успевает даже коснуться ее пока еще холодного тела, как противник, не дожидаясь выравнивания бортов, дает залп. Его трехрядный сине-золотой фасад, гордость корабелов, укутывается в белесое одеяло порохового дыма, изрыгнув из мягких складок черный рой чугунных жал.

Известное дело, на адмиральский корабль берут лучших пушкарей: парни прекрасно знают свое дело, в результате которого на фрегате сбита грот-мачта, от бизани осталась половина, фальшборт квартер-дека превращен в уродливую пилу, а сама палуба будто подметена гигантской метлой: ни людей, ни пушек; завершают картину болтающиеся на вантах в самых неудобных позах тела стрелков.

Но наступившую тишину разрывает команда лейтенанта «Бей», и оглушенный юнга поворачивается к напарнику – тот сидит возле своей «малышки» с запалом в руке, но совершенно без головы. Молодой моряк бросается к нему, выхватывая пальник из костенеющих пальцев, и подносит к пушке…

Колыбелька возвращается к матушке, в теплые объятия ее глаз.

– Для Бога важен выбор, – шепчет она, не двигая губами.

Фрегат дает ответный залп, но без «малышки», юнга задувает фитиль и подходит к порту – красавец линкор, слегка потрепанный после ответа с фрегата, выставил наконец роскошный борт для полного залпа. Секунда, и он погружается в облако белого дыма, а юнга – во тьму…

– Мама, я умер?

– Нет, сынок, ты только родился.

– А что стало с фрегатом?

– Он потоплен.

Колыбель плавно качается, как обломок обшивки на волнах. Мама улыбается, будто ничего не произошло.

– Нас сожгли, потому что я не выстрелил?

– Ты сделал свой выбор, в том месте и времени несколько сотен душ должны были скинуть плотные оболочки, что и произошло. Когда варят бульон, не важно, в каком месте лопаются пузыри.

– Люди – бульон для Бога?

– Бог и есть бульон, энергетический, люди же – его состав, их действия приводят к кипению.

– И гибели, – всхлипывает «новорожденный».

Колыбель медленно переворачивается и опрокидывает свое содержимое в воду. Глаза не видят дна, только сгущающуюся внизу темноту.