Книга Слеза Евы, страница 53 – Елена Дорош

Длинный монолог дался ему не без труда. Взволнованное сердце разошлось не на шутку.

Томи на той стороне океана молчала.

– Ты же понимаешь, что никогда не сможешь легализовать эти артефакты, – совсем другим тоном сказала она.

– Я и не собираюсь.

– Положишь на алтарь?

В голосе дочери послышалась насмешка, поэтому он не стал отвечать.

– Спокойной ночи, Томи.

– Не обижайся.

– Конечно, милая.

Он отключился, еще несколько минут посидел, думая о своем, а потом, крякнув, встал и побрел в кабинет. Хвост одеяла волочился за ним по паркету.

В кабинете было тихо. Невыключенный компьютер мягко светился в темноте. На экране – фотография нового дома Томи на Голливудских холмах. Он сел за огромный рабочий стол из карельской березы, достал стакан с толстым дном и плеснул в него виски из хрустального штофа. Надо бы дойти до барного холодильника и достать лед, но не хочется. И вообще – какого черта! Эти янки всех приучили пить виски со льдом, а чай холодным. Они и в водку лед кладут, пся крев!

Адам Чарторыйский залпом опустошил стакан, налил еще и откинулся в кресле.

На стене напротив над камином висели два портрета. На одном была изображена прекрасная, немного печальная женщина с императорской диадемой в белокурых волосах. А на другом – статный черноволосый красавец в сюртуке и рубашке с высоким белым воротником.

Их тела были устремлены навстречу друг другу, но каждый смотрел то ли на зрителя, то ли куда-то сквозь него. Словно они стояли рядом, но не видели друг друга.

– Адам и его Ева, – произнес старик.

Под портретами на каминной полке – это и был тот самый «алтарь», о котором говорила Томи, – стояли иконы, шкатулка с документами и еще несколько ценных вещичек. Со вчерашнего дня там появился конверт, а рядом с ним на алой подушечке – прозрачные, как слезы, бриллиантовые серьги.

– Вернулась ваша потеря, мадам, – произнес Чарторыйский и приподнял стакан. – Теперь «Слезы Евы» с вами навсегда. Мой предок преподнес их в знак вечной любви, а я вернул владелице. Простите, что для этого потребовалось двести лет.

В полумраке ему вдруг почудилось, что женщина на портрете едва заметно качнула головой.

Словно поклонилась.