Книга Рабыня Рива, или Жена генерала, страница 4 – Мария Устинова

Раздался писк подключаемого микрофона. У меня екнуло сердце, я перебирала пальцами, едва дыша. Сейчас на двух чашах весов лежало будущее: в одном мирный договор подписывают, я остаюсь на «Стремительном» и продолжаю, сжав зубы, служить хозяину. После войны, скорее всего, меня переведут… А с возрастом я покачусь все ниже. Когда цветок увянет, мне найдут замену. Может быть, я заинтересую кого-нибудь ниже званием и положением. Все ниже и ниже, пока не стану не нужна никому… Как закончу свою жизнь, я не знаю. Будущее в тумане. Но ничего хорошего там нет.

Если я приму предложение генерала, туман придет сразу. Но у меня будет надежда добиться свободы, и я готова платить любую цену… Не я ее продала. Это решили за меня — обстоятельства и мое правительство. Но я заплачу, чтобы ее вернуть.

Я глубоко вздохнула и крепко стиснула пальцы, борясь с головокружением.

В распахнутых дверях появилась сутулая фигура, и я замерла на вдохе.

Эс-Тирран и свита за ним замерли, осматривая зал. Этого требует церемония. С заминкой зазвучала музыка и под звуки марша они двинулись к трибуне по красной дорожке. За ним шли советники, помощники и охрана.

Он был в броне. Мой взгляд скользнул по фигуре и остановился на кинжале.

Генерал прошел мимо, даже не взглянув на меня, словно мы не договорились накануне. Голова кружилась все сильней, в глазах потемнело, и я вспомнила, что нужно дышать.

Делегация взошла на трибуну.

Лиам первым подошел к микрофону, и голос загрохотал по залу — он поздравлял всех с «долгожданным днем», поздравлял с окончанием тяжелой войны «для всех нас», будто не сам ее развязал и говорил, как счастлив подписать договор с Григом. Ложь. Григ он ненавидит — за то, что тот не сложил оружие.

Он говорил что-то еще, но я не разбирала слов. Голос Лиама гремел в ушах, как гнев бога-громовержца. Гремел, словно он уже знал о моем предательстве. В уверенной позе Эс-Тирран стоял рядом и в своей броне выглядел грозно, как страшный вестник войны. У них воинственный народ. Любой повод они воспринимают за приглашение к сражению — личному или государственному.

Лиам закончил и уступил место генералу.

Тот сказал несколько приветственных слов своим. Выразил сдержанную радость от победы и публично пообещал подписать на равных мирный договор. Я смотрела, как они отходят к столу и по очереди жмут друг другу руки. Начиналась главная часть церемонии, речи окончены… Сейчас на сцену вызовут ксено-этика. Я уже приготовилась, что офицер-распорядитель выкрикнет мое имя, но внезапно пригласили Эрика.

Я выдохнула и отпустила измученные нервами пальцы. Генерал невозмутимо наблюдал за приготовлениями и в мою сторону не смотрел. А может, я все придумала вчера? Может воспаленное испуганное сознание все придумало? Ни одного взгляда, ни одного намека…

Мгновение и договор подписан.

Эс-Тирран произнес короткую клятву, обещая беречь хрупкий мир. Официальная часть закончена.

Лиам протянул руку для торжественного рукопожатия, но григорианец прошел мимо и спустился с трибуны. Удивленные люди следили за ним, бесстрастной осталась только свита. Он шел ко мне. Тот момент, которого я ждала.

В горле появился ком, но я помнила его слова о самоотречении. Если бы Илария знала, что это, меня бы здесь не было.

Григорианец остановился в метре и упал на колени, он склонился в низком поклоне, упираясь руками в пол, и он застыл со сгорбленной спиной на целых три секунды. Так кланяются монарху… И перед клятвой, если хотят, чтобы ответили согласием. Только жизненная необходимость заставит григорианца припасть перед рабыней.

Я смотрела на напряженные плечи и спину генерала, боясь поднять глаза и увидеть колкие взгляды и шокированного Лиама, которому некому объяснить, что происходит.

Григорианец выпрямился, но остался на коленях.

— Согласна быть названной?

Он спрашивал, готова ли я к взаимной клятве.

Я онемела: тело стало совсем невесомым, я его не чувствовала. Все взгляды в зале были направлены на меня.

— Да, — выдавила я, бросаясь в неизвестность и отрезав себе пути отступления.

Он сделал шаг навстречу, шершавая ладонь легла на шею, он притянул меня к себе, и мы соприкоснулись лбами.

— Перед Двуликими и свидетелями говорю, что ты моя женщина…

У меня закружилась голова. Слова брачной клятвы!

Я поняла, о какой жертве он говорил. У григорианцев клятва дается на всю жизнь. Ради победы он навсегда закрыл себе возможность получить наследника. Закрывал он ее и для меня. Я ничего не теряла, право распоряжаться собой я получу нескоро.

Помню о себе все.

Я рабыня, мне больше нечем жертвовать.

И отступать поздно — на нас смотрят. Я боялась Эс-Тиррана, но, если я захлопну перед собой эту дверь — что останется? Маленькая каюта и Лиам?

Я положила руку ему на затылок, копируя позу.

— Перед собравшимися говорю, что ты мой мужчина…

Короткую клятву произносили в экстренных ситуациях: перед боем или чтобы узаконить наследника. И Лиам сам только что узаконил ее, подписав мирный договор на равных. Больше ничего не нужно, главное, десятеро смогут подтвердить наши слова, а григорианцев тут как раз десять… Людей не считаю. Я поняла, что генерал делает. Я ксено-этик и зря хлеб не ем.

— Вместе до смерти, — мрачно закончил он нашу клятву.

Мы смотрели в глаза друг другу.

Мои были расширенными и испуганными, его почти не изменились, но в них стояла тоска. Пальцы чувствовали шершавую кожу на затылке. Я так остро почувствовала это и его внутреннюю боль от того, что он взял меня в жены — недостойную, что рука задрожала.

Глаза генерала не изменились: желтые глаза хищной птицы.

На мостике повисла гробовая тишина, а затем по палубе прокатился смешок.

Первым засмеялся Лиам, а за ним остальные — нестройно и неуверенно, затем в полный голос.

— Что за фарс? — выкрикнул он.

Эс-Тирран убрал ладонь с моего затылка и обернулся к Лиаму.

— Ты ведь желал процветания моей супруге, — напомнил он.

— Это не супруга… Что за бред творится? — забормотал он и обернулся, все еще посмеиваясь, словно от хорошей шутки. — Эрик! Что происходит?

Ксено-этик подскочил к нему и зашептал на ухо.

Лиам помрачнел, но не мог остановиться. Я наблюдала, как он то смеется, то злится, то спрашивает у меня и офицеров, что происходит. Он слишком заносчив, чтобы молчать. Офицеры непонимающе переглядывались, а генерал пристально следил за ним, как и его отряд — это был взгляд хищника, ожидающего, когда жертва споткнется.

— Я назвал ее Эми-Шад при свидетелях. Она моя жена. За то, что ты был ее хозяином, — хрипло сказал Шад, обводя зал взглядом, — имею право вызвать тебя на поединок. Пусть твой раб скажет… Наш ритуал скрепится кровью, иначе что за мужем я буду?