Онлайн книга «Сердца. Сказ 3»
|
– Как долго будет хотеться ползти на стены? – уточняю я. – Как долго изнутри будет сквозить? Как долго скорбь живёт на сердце? – Скорбь живёт вечно, Луна, лишь только царапать перестаёт, – отвечает Хозяин Монастыря и выключает над нами воду. – С тобой так и случилось? Безмолвно соглашается. – Ты не любил до Стеллы? Упоминание её имени скребёт по мужскому лицу. Ян говорит: – Думалось, любил, но то было напускным, тешущим, непохожим. Когда я узнал её, всё переменилось и после неё тоже. Когда увидел её – в момент понял, что сердце своё отдам и к её ногам брошу миры. А потерял по глупости молодого ума – перестал ценить и слушать, подумал: «всё вечно» – Что ты почувствовал, когда увидел меня? Усмехается. Незлобно, спокойно. И признаётся: – Я не увидел девушку мечты, как бы тебе хотелось услышать. Я увидел соперника по взгляду и уму, увидел конкурента и ослаб только по тому, как ты виртуозно дразнила собой. Влюбился я не сразу. В Стеллу – да. – Как оказывается, первое впечатление – самое важное, – говорю я. – Интуитивно. – Что почувствовала ты? – С Гелиосом было спокойно с первой секунды. А про тебя я подумала: «тёмная лошадка». Хозяин Монастыря ослабленно улыбается. – Подам полотенце, – говорит он. – Прости, что ворвался. От такого плача самого скрутило. – Ты угробил, Хозяин Монастыря, всё, что могло быть у нас. – Даже несмотря на моё раскаяние? Я просыпаюсь и мужской спины по другую сторону кровати не наблюдаю; слышу разговоры за дверью и занавесом. Монастырские дела идут своим чередом, лишь только приход клиентов остановлен. Скоро и это исправится, и кровь вперемешку со слюнями хлынет за красным балдахином, порок рассыплется по обсуживающим комнатам, и монастырские кошки вожделенно вздохнут. Скоро. Поднимаюсь. Кран дребезжит и выплёвывает ледяную воду: лицо стягивает, а дёсны сводит. Непросохшее платье висит на перекладине в душевую; иду к комодам и избираю белую хлопковую рубаху и льняные брюки в горчичную клетку. Выпускаю на поясе ткань, а пояс по бёдрам едва застёгиваю; от монастырской диеты из питья и курева они наверняка вновь обтянутся. Выхожу: Хозяин Монастыря сидит на своём привычном месте и никого более в кабинете нет; отмеряет меня спесивым взглядом и отворачивается. – И тебе доброго утра, Ян. Беседы, происходящие ночью, в ночи и остаются: о них никто не вспоминает при свете дня, к ним никто не воспевает и не обращается. А потому мы, свойственно предобеденному времени, спорим с Яном. Я восклицаю, что не вернусь в Монастырь. – Ты уже здесь, – забавляется мужчина. – Но должность должно сменить, – отзываюсь второпях. Девочка в красном платье обошлась дорого из расчёта и имеющейся валюты, и человеческих жизней. Промах был более не допустим. Ян подсобляет, что без мужа я никто и имени мне нет, и разочарованно качает головой. Я же плююсь наперерез: – Очень знатно! Никто…! И много лучше, чем зваться твоей. – Прекрати язвить! – пыхтит Хозяин Монастыря. – Язва женщину не красит. – Вот и славно, ибо красота расцветает с любящими. От собственного нетерпения Ян замахивается и кулаком соскабливает покрытие стола, после чего ладонью сносит принесённую по утру почту. Письма разлетаются по кабинету. – Разумно, Отец, – швыряю напоследок и вязну в – некогда его – спальне за занавесом. – Дальновидно и умно. – Сучка, выучившаяся старому наречию и огрызаться. Ян ругается. И ругается на упомянутом огрызке языка, отчего я могу лишь всплакнуть или расхохотаться, ведь понимаю каждое проклятие, замечание и адресованное мне имя. Хозяин Монастыря много месяцев не слышал от меня этого колючего и насмешливого (хотя должного выражать уважение и почтение) обращения. Он собирает письма (не без причитаний), я же скоблю взглядом инжир (не без ментальной тоски). У меня не получилось дать то, чего не хватало его сердцу, не удалось восполнить прореху души), хотя роль избрала соответствующую и значимостью себя окрестила соответствующей. Должна ли была я? – вопрос другой. Ведь с Богом Солнца всё складывалось само собой, словно бы всё подталкивало и сопутствовало, словно бы помогало извне. С ним было легко…он позволил в силу своих накопленных лет, знаний и опыта вкусить эту лёгкость и увязнуть в забытье. Резиденция Солнца и в особенности сад её – чистый морфий. – Во что ты вырядилась? – восклицает Хозяин Монастыря, врываясь в спальню. Находит меня за перелистыванием брошенной у комода книги. – Что на тебе? – Не признаёшь собственную одежду? – уплываю от ответа и вместе с тем напираю им. – У тебя проблемы с головой, Ян. Что очевидно. – Что очевидно, – соглашается он. – Если согласился тебя терпеть. – Не терпи. – Это моя рубашка и мои брюки, верно? Спрашивает укоризненно и растеряно одновременно; это вообще возможно? – В чём твоя проблема, Ян? Мешкает, размышляет. Подбирает слова. – Люди подумают, что мы спим друг с другом, – как вдруг объявляет Хозяин Монастыря. – Разве это не так? – отвечаю я, припоминая прошедшую ночь. Вот только значение слов различно: без возлежания в привычном для Монастыря контексте, мы по-щенячьи жались друг к другу спинами и дремали. В самом деле щенки. Обиженные, младые, ещё невыученные жизни, но наученные нутром обнажать оскал и щуриться, когда некто посягает на заветную кость. – Ты поняла, о чём я. Не ругается, а – наоборот – меняет интонацию. Словно бы прогибается. Желает, чтобы я пошла на уступки? – Не заставляй это объяснять, – молит Хозяин Монастыря. – Будь добр, – бросаю холодно и с тем отбрасываю книжонку в мягком переплёте, перешитую и переклеенную ни единожды. – К слову, так себе чтиво. – У нас будут проблемы, Луна. Особенно, когда в пантеоне узнают, что случилось с Гелиосом. Люди сопоставят и додумают, не увидев тебя подле мужа, а увидев в Монастыре. – В твоих брюках. Мужчина вздыхает: – Не раздражай. – Просто произнеси это, Ян. – Что? – Что я в твоих брюках. Произнеси, признай, прими – станет легче. Наступает и хватает за горло, придавливает к спинке кровати и воет: – Затряхнуть бы тебя прямо здесь и прямо сейчас, возомнившая себя богиней деревенщина. Страх не обнажаю, отталкиваю руку и нарочито смеюсь: – Сколько же у нас общего, правда?! |