Книга Сердца. Сказ 3, страница 28 – Кристина Тарасова

– Что думают другие? – молчание скоблит моё лицо. – Радость, – и тут я подступаю аккуратно, с шёпотом. – Кому как не тебе я могу довериться? Кому как не тебе я могу доверять? Не будь ты моей любимицей – я бы так рьяно не защищала тебя от хозяйского гнева. И вот твоя благодарность за мой риск?

Девочка кивает, вкушая сводящую зубы от собственной сладости ложь.

– Они думают, – признаётся не имеющая в моей памяти имя, – что вы способны убить. Любую из нас и Хозяина в том числе.

Тогда я даю первое своё обещание неспокойным душам, заключённым в телах послушниц:

– Я убью, радость, кого угодно Ради вас и Хозяина в том числе. Вы – истинная причина моего пребывания здесь. Я постараюсь уберечь каждую и каждую наградить лучшим. Довольна ли ты доступными тебе благами?

– Я бесконечно рада своей жизни в Монастыре.

И девочка наскоро перечисляет богатства, о коих раньше не смела даже мыслить: тёплая постель, добрые подруги, сытные обеды и богатые мужи. Возвращаюсь к Яну и пересказываю беседу с послушницей, утаивая только данное последним обещание.

– То есть причина разрухи – ты, – подводит мужчина.

– Причина разрухи у тебя в голове, – парирую я и ступаю к брошенному на диван платью. – А это причина моего отсутствия в Монастыре сутками ранее. Вот, держи, кажется, с этого мы начали. Хоть что-то тебя обрадует в этот дешёвый на празднества день.

Я швыряю золотой браслет, некогда снятый с руки Бога Мира. Тот валится на стол перед носом Хозяина Монастыря. Бывший владелец узнаётся сразу.

– Ты могла украсть его, Луна. Очевидно.

– Бог Смерти не даст соврать: неугодный тебе оставил пантеон.

– Теперь вы работаете сообща? Или ты не смогла обойтись без свидетелей?

– Ваше поручение исполнено, Отец.

– Ты истребила мир, – донимает он же.

– Я дарую новый мир этому Миру! – объявляю я и, как покажут годы, неспроста.

– Хотелось бы увидеть.

– Вряд ли застанешь.

Мужчина прихватывает трость и, опираясь на неё, приближается. Рукой приглаживает щёку с едва зримым – и уже должным сходить – покраснением.

– Я заметил сразу. Это сделал он, верно? – спрашивает мужчина.

– Всё что успел.

– Где это произошло?

Не удерживаюсь от язвы:

– Разве же «где?», «как?» и иные вопросы должны тебя волновать? Разве в этих делах результат – не главное?

Суровый вид велит молчать.

– Не рычи, Луна.

– В его доме. Расстелила его на его же ковре.

Хозяин Монастыря заглядывает в верхний ящик стола: проверяет наличие пистолета и, убедившись в неприкосновенности того, спрашивает следующее:

– Как это произошло?

– Старик пытался впечатлить длиной холодного оружия, а не горячей плоти, а потому сам позволил вмешаться в нашу беседу этому…

Выкладываю на стол унесённый мной нож. Ян обзывает его стилетом и хвалит за выбор, предлагает оставить на память и сделать гравировку. Соглашаюсь и прячу клинок в карман платья.

– Бог Мира ничего не заподозрил?

– А это имеет значение?

– Интересно, как ты действовала, – наспех признаётся Хозяин Монастыря. – Вдруг однажды явишься за мной…

Склоняюсь к мужскому лицу и губам выдыхаю:

– Тебя убить я способна одним только поцелуем. Или его отсутствием.

– И спорить-то не хочется, – довольно улыбается собеседник.

Тогда мы возвращаемся к покинувшему пантеон Богу Мира. Я признаюсь, что несчастный ничего не заподозрил, так как в письме от меня прочёл о желании свидания и покровительства, а при встрече я заверила: имеется любопытная информация о Боге Удовольствий, которая подлежит обмену на иные сведения вдобавок к хорошему вину и хорошему времяпровождению.

– Врёшь как дышишь, – шутливо и опасливо комментирует Ян. – Дело сделано. Я благодарен тебе за выполнение – и качественное! – не самой чистой работы, а потому без награды не оставлю. По старой дружбе.

Пропитанный ядом взгляд очерчивает моё безразличное лицо.

– Это воспоминания. Тебе не нужны деньги, не нужны вещи и люди, а, значит, от воспоминаний ты не откажешься.

И тогда Бог Удовольствий повествует мне о некоторых его беседах с Гелиосом, о спорах и столкновениях: не без участия – косвенного – Луны.

– Помнится, я спрашивал самого себя, зачем же он просил с тобой встречи после знакомства. Гелиос рассказывал, нет? В любом случае на него это было непохоже. Я выступил против и даже на вторые торги не пригласил (это не помешало ему прибыть и совершить всё то, что было свершено). Сотни вопросов роились у меня в голове и перед лицом старика, но ни единый мы не могли озвучить. Причина не находилась…Никогда прежде Гелиос не одарял ни единую из послушниц таковым вниманием. Неужели Луна и для него стала особенна? О, вряд ли! Должно быть, подумалось мне, друг уловил мою же симпатию к ней и решил сыграть на чувствах. Может, думалось следом, сама девочка оговорилась о наших неясных отношениях (отличительных от тандема Отец-Послушница), и потому Гелиос посчитал, что может наказать за нанесённый однажды семейству вред? В любом случае я отказал в будущей встрече и сослался на твоё, Луна, нежелание кого-либо видеть. Гелиос спросил, с каких пор меня беспокоят желания монастырских дев. Тогда я оговорился, что ты не просто монастырская дева; нет, не она и никогда ею не была. И Гелиос спросил, отчего же я поступил с тобой как с сотней и тысячью до этого. Я сознался, что паразитами послужили мысли и принципы. Какие принципы? Возведённого нами места, людские и мира, в котором мы заключены. Он сказал, что к концу недели приедет. Приедет за тобой. И я – будь неладно, зачем же?! – попросил сохранить…

Окно ударяет по раме и отвлекает от монолога. Такой редкий ветер жалует вниманием и очень не вовремя. Ян поднимается и распахивает окно, ловит спёртый воздух и вновь обращается ко мне:

– Забудь.

Что-то не сходится, потому что в Монастырь за мной прибыла служанка из резиденции Солнца; сам Гелиос ожидал в поместье. Я понимаю, в чём заключалась договорённость мужчин. Держать меня в напряжении и неведении до последней из возможных секунд. Опосля они оборвали связь и прекратили общение.

– О, ещё, – припоминает Хозяин Монастыря. – Однажды Гелиос спросил меня: «Что тебя беспокоит больше? Что она была со мной или что она не была с тобой?»

Неловко улыбаюсь. Так похоже на Бога Солнца…и так непохоже, что в беседы они впадали намного чаще, нежели мне то представлялось.

– И что же ты ответил? – спрашиваю я. – Что сделал? – смеюсь. – Завопил?

– Очень смешно, но нет. Просто хлопнул себя по щекам, дабы привести в порядок, и наотмашь сказал, что мне всё равно: с кем, когда, в который раз и уж тем более кто был до меня. То правда. Но я случайно оговорился – без злости, без злого умысла: «одной неопытной мне хватило». Тогда интонацией недовольства разразился Гелиос: «Ты станешь попрекать Стеллу? Назовёшь виноватой…?». Я начал оправдываться и утверждать, что никакие дурные мысли не преследовал, но, будь сестра его в некоторых делах более осведомлённой и опытной, безусловно не случилось бы то, что случилось. Любой другой, – сказал он, – был бы рад вкусить никем не пробованное вино и спрятать его, дабы ничьи больше губы не отпили из горла». Я оценил слова, однако пустился в спор: ответил, что готов вытерпеть череду губ, лишь бы увидеть рядом с собой зрелую и телом, и мыслями. Тогда Гелиос припомнил Ману: зрелая – и телом, и мыслями – вдруг осведомила Монастырь о прибавлении. Я спросил у неё, чем она руководствовалась и не посчитала ли, будто ребёнку будет дозволено остаться. Мамочка взмолилась, что желает стать матерью, и я позволил ей стать таковой: однако следом отнял и передал плод нашей дружбы (который не должен был касаться стен Монастыря, не то, что пребывать в нём) в знакомые руки, а Мамочку-матерь отправил на скорую операцию. Так зародилось правило стерилизации монастырских кошек. Очень удобно. Но Гелиос в тот момент говорил об ином: как женщина, зная и меня, и мой характер, и мои принципы, позволила тому случиться? «Она знала, что делала», – ответил я. Всего-то. – «Знала и хотела; и уповала на Богов, дабы выкрасть ребёнка в молитвах им, вот только не учла, что сама принадлежала к чете божеств, а потому лишь оскорбила их и опозорила себя». Гелиос сказал, что я поступил жестоко. Я сказал, что жестоко поступила женщина, тайно нося в себе ребёнка, о котором я не знал и которого не желал. Так уже было. Мне не хотелось повторения истории.