Книга Шаги в пустоте, страница 63 – Юлия Лавряшина

– Папа, ну что?

– Это Саша, – сказала я и услышала быстрый топот: она перебежала через комнату босиком.

Распахнула дверь и бросилась мне на шею. Как я удержалась, чтобы не оттолкнуть ее? Не стоило этой девчонке видеть во мне друга, ведь я пришла сломать ее жизнь. И уже точно знала, что сделаю это.

– Ой, как здоровски, что ты здесь! – воскликнула Милка, потом испуганно прижала палец к губам и притворила дверь. – Мама спит. У нее температура. Да ты садись! Вот сюда, – она похлопала обеими руками по дивану.

– Что с ней случилось?

– Обожглась чем-то. Кипятком, что ли… Или маслом? Короче, жутко ноет, – она сама сморщилась, как от боли, и поджала ноги, обхватив оранжевую подушку.

Я выдавила сочувствие:

– Ужас какой… Да еще стрессы один за другим.

– Да вообще засада!

– Ее бы порадовать чем-нибудь…

– Да! – просияла Милка. – Это ты классно придумала. Только чем?

– Помнишь, ты говорила, что она пишет стихи? У моей подруги в Москве отец работает редактором в издательстве. Я могла бы показать ему рукопись. Только твоя мама, наверное, не расстанется с тетрадкой?

Эта глупышка так и подскочила:

– Так я же все сфотала! Ой, только ты сама сначала почитай, может, их и показывать не стоит? Я-то не соображаю в поэзии…

Она уже тыкала в экран смартфона, листала страницы, бормоча под нос:

– Вот… Вот… И вот… На!

У меня дрогнула рука, когда я взяла ее гаджет, ладонь вспотела от волнения. Сейчас мне было плевать, есть ли у Вики талант или она безнадежная графоманка… Мне нужно было прочесть, о чем она пишет.

Судьбе было угодно, чтобы первыми я прочла эти строки:

Милка наблюдала за мной исподлобья и от волнения грызла ноготь на указательном пальце:

– Ну как? Это стихи?

Мне было больно дышать, но я выдавила:

– Да. Это стихи.

– О! Круто! – обрадовалась она.

Я поднялась, хотя ноги сделались совсем слабыми:

– Извини. Мне нужно выйти. Что-то меня…

Ее личико сочувственно искривилось:

– Ох… Знаешь, где туалет?

Наспех кивнув, я выскочила из комнаты, бросив: «Я сейчас!» Но туалет искать не стала, хотя ощущение было такое, что меня и впрямь может стошнить. Но я выскочила из дома и застыла на крыльце, увидев Артура, который мирно болтал о чем-то со старым другом.

Наверное, на моем лице все было написано слишком разборчиво, потому что Артур тут же вскочил.

– Опять? – он умело изобразил сострадание. – Юр, извини, мы отъедем. У Сашки тоже… проблемы со здоровьем.

Схватив за руку, он доволок меня до машины. Только усадив на привычное пассажирское сиденье и усевшись рядом, Артур позволил себе спросить:

– Ну что?

Не могу объяснить, как это произошло, не такая уж у меня идеальная память, но я повторила стихи Вики слово в слово. Артур слушал меня, и лицо его мрачнело с каждой строчкой.

– Кто это написал? – спросил он, когда я замолчала.

– А ты сам не понял?

Он шумно и глубоко втянул воздух:

– Вика. Господи… Мне так не хотелось, чтобы это оказалась она…

– Ты же понял, да? Она любила Павла. Своего «сводного брата». Наверное, там, на скале, она призналась ему, а он…

– Нет! Нет, – Артур с силой ударил по рулю. – Да что ж это за скотский кошмар такой?!

– У нее сильно обожжена рука. Артур, мне кажется, это она пыталась сжечь нас…

Он простонал:

– Я идиот… Только сейчас дошло: Вика же сказала, что второго июля, когда убили Пашу, видела Ромку в Парке монстров. И тем самым составила алиби и ему, и себе. Но я не уточнил у Ромки, видел ли он ее? А потом, когда уже стало ясно, что он был не в парке, а в аэропорту, почему я, к дьяволу, не вспомнил Викины слова?!

– Слишком много всего обрушилось на тебя.

– Но я же чертов профи! Я обязан был все держать в голове! – С трудом сглотнув, он признался, не глядя на нее: – После пожара возле нашего домика обнаружили пустую канистру из-под бензина. Я видел точно такую в Юркином гараже… Но я убедил себя в том, что таких канистр тысячи. Сашка, я полный кретин!

– Тетрадь со стихами у Виктории в комоде.

Мне больше нечего было добавить, я ждала, что скажет он. А ему требовалось время, чтобы сжиться с мыслью: он теряет и второго друга. Само детство с шалашами за домом летом и клюшками, обмотанными черной изолентой, зимой, детство, полное вкладышей от жвачки и первых конструкторов «Лего», уходило сейчас от него навсегда.

Мне нечем было утешить Артура: своего детства я тоже лишилась. Слишком больно было вспоминать…

* * *

«Артур, почему-то я решила рассказать обо всем именно тебе, хотя письма я написала каждому. Но остальным не стоит этого знать…

Не думай, я не держу на тебя зла. Ты хорошо ко мне относился, но не смог поступиться принципами. И не стоило. К тому же Паша был твоим другом. А для меня стал самой мучительной любовью жизни…

Сможешь ли ты понять, каково это – любить без малейшей надежды на взаимность? Вряд ли такому, как ты, довелось пережить подобное. Жизнь превращается в ожидание: зайдет ли он сегодня? Может, позвонит? Его веселый голос способен расцветить самый унылый день…

Ты ведь помнишь, каким он был? Солнечный свет, заключенный в человеческое тело… А в глубине его детского взгляда подрагивала робкая тревога: вы не обидите меня? Вы меня любите?

Откуда это было в нем? Может, вы унижали Пашку в детстве? Смеялись над ним? Подростки бывают жестоки даже с теми, кто им дорог: они самоутверждаются, подпитываясь чужим страданием?

Не знаю, как ты, а Юра мог быть груб с братом. Он жесткий человек. Холодный. А Пашка – само тепло… Неудивительно, что меня так потянуло к нему, правда?