Книга Одержимость романами, страница 64 – Кейтлин Бараш

Розмари смотрит прямо на меня.

– Оливер трубит о своей любви ко мне с пресловутых крыш, понимаешь? Я никогда не испытывала ничего подобного.

– Но Калеб переехал ради тебя, – напоминаю ей. – Разве это не самая высокая крыша? Не самая громкая труба?

Как она может быть такой неблагодарной? Это просто переписывание истории.

– Не пойми меня неправильно, Калеб – замечательный человек. Я всегда буду благодарна ему. Но он был скрытным. Когда он переехал сюда, то представил это как жертву, а не как акт любви. Теперь мне все ясно. Мне потребовалось так много времени, чтобы распознать это.

Я мечусь между желанием защитить человека, которому призналась в любви, и желанием убежать от него. Поверить ей на слово. Но потом я понимаю, что ее внезапная враждебность и горечь наверняка вызваны тем, что у Калеба появилась новая девушка. Придирки к его воображаемым недостаткам – способ самоуспокоения, и если Розмари считает, что Калеб ее заблокировал, то именно за эту версию она, скорее всего, будет цепляться, чтобы пережить это.

Розмари просит еще один бокал вина.

– Мне до сих пор трудно простить его за то, что он испортил мои планы. Знаю, это может показаться безумием, но нам был двадцать один, когда мы встретились, так что если б мы остались вместе, то, вероятно, уже были бы женаты, а я представляла себя беременной только в тридцать один.

– Ого, это, гм, так детально.

– Я знаю, что сейчас должна ставить карьеру на первое место, учитывая мое повышение и все такое, – она смотрит в потолок, – но я чувствую грусть, когда представляю себя в роли мамы. Мы с Калебом говорили об этом. – Розмари вздыхает, и я с удовольствием замечаю, что в ее голосе снова появилась знакомая тоска. – Все это мы обсуждали.

Розмари и Калеб – тихими, уверенными и любящими голосами – однажды приняли решение о своем общем будущем; я представляю себе два кресла, прижавшиеся друг к другу за столом из красного дерева, зажженные свечи, откупоренную бутылку вина и вазу с благоухающими цветами. Когда мы с Калебом в последний раз обсуждали что-нибудь значительное, что не начиналось с предварительной оговорки, что не было бы вызвано непониманием или ложью? Интересно, сколько месяцев прошло, прежде чем Розмари и Калеб начали давать друг другу обещания? Расстояние, вероятно, немного ускорило события, но мы с Калебом все равно могли пропустить важный указатель несколько миль назад.

– У нас с Лакланом все не так, – говорю я, хотя ничего не знаю о взглядах Калеба на отцовство и избегаю этой темы как чумы. – Я думаю, это немного безответственно – приводить детей в этот мир. Я имею в виду – что насчет изменения климата! Жизнь на этой планете становится все хуже.

– Это широкий взгляд на вещи. Для меня же это просто признание того, чего я действительно хочу. Почему я должна лишать себя этого? Ради высшего блага? – Ее глаза вспыхивают. – Люди настолько лицемерны, что существует миллиард способов негативно повлиять на мир. Есть у меня ребенок или нет, это ничего не изменит.

У меня нет возможности спорить.

Поэтому я меняю тему и начинаю обсуждать творчество Розмари. В конце концов, именно поэтому мы пришли в этот винный бар, и мне приятно, действительно приятно, быть полностью поглощенной чужими мыслями, чужими выдумками на определенное время.

Как и просила Розмари, я намерена полностью раскритиковать эту историю – но не раньше, чем сначала похвалю ее. Чтобы успокоить. И вот я говорю, как впечатлена искусным и детальным изображением вымышленной семьи.

Когда Розмари улыбается, я начинаю вычленять детали, которые не работают, ставить под сомнение мотивы, усиливать сюжетные повороты и делать необходимые сокращения.

– Стиль и содержание не совсем сочетаются, – объясняю я, – потому что есть нечто слишком удобное в том, что бернский зенненхунд вырывается из шлейки в подходящее для повествования время, и нечто слишком удобное в том, что семья наконец может встретиться лицом к лицу со своими демонами и раскрыть темные секреты, пробираясь сквозь мрачный лес.

– Хм, хорошее замечание, – соглашается Розмари, делая пометки в маленьком черном «молескине». – Большое спасибо.

Я буду и дальше незаменимой и бесценной, я докажу ей, что я достойна ее времени, ее внимания, ее дружбы.

– Всегда к твоим услугам. – Не удержавшись, я спрашиваю: – Так это отрывок из твоего романа? Или отдельный рассказ, который ты собираешься отправить в литературные журналы? Или ты передумала писать роман и работаешь над сборником рассказов?

– Так много вопросов! – Она смеется. – Третья теория верна, мне нужно было отдохнуть от романа, он лез мне в голову и угнетал меня. Это трудно описать.

Этот особый жанр беспокойства – хорошо известная мне территория. Я радуюсь, что она привела нас сюда, чтобы довериться кому-то, кто это понимает.

– Я чувствую то же самое со своей книгой. Пытаться оставаться в голове сталкерши Пенелопы очень некомфортно, особенно учитывая, насколько это метафорично. Как будто, – быстро уточняю я, – я слежу за собой, наблюдая за тем, как меня могут воспринять. Все это довольно мрачно.

– Звучит утомительно, но это не то, о чем я…

Я больше не слушаю ее, не веду диалог; мне слишком много нужно сказать.

Масала-кофе, шопер, вампирические зубы.

Зеленое бархатное платье в пол, крашеные черные волосы, коричневые замшевые ботильоны на шпильке, бернский зенненхунд.

Подробности накапливаются.

– Это утомительно, но я не могу остановиться. Это интереснее, чем моя жизнь, – тараторю я. – Это стало моей жизнью.

Розмари выглядит встревоженной – но это больше похоже на беспокойство, чем на подозрение.

– Вовсе не так. Это не твоя жизнь. Ты всегда можешь остановиться и работать над чем-то другим, светлым. Ты талантлива. Больше верь в себя.

Некоторые преступники возвращаются на место преступления, надеясь, что их поймают; кажется, я знаю почему.

– На прошлой неделе я впервые прочитала Лаклану часть своего романа, – сообщаю Розмари. – Я не хотела причинить ему боль – то есть по-прежнему не хочу, – но думаю, это неизбежно.

Наткнусь ли я в конце концов на нечто лучшее, на повествование, которое не причинит вреда тому, кого я люблю? А я не хочу причинять боль тем, кого люблю. Но главный человек, которому я боюсь причинить боль, – это я сама.

Поднимаю взгляд к подбородку Розмари; кажется, это самое безопасное место. «Освободи меня, – беззвучно прошу я. – Освободи меня…»

– Что в этой конкретной истории для тебя так важно? – мягко спрашивает она.

– Думаю, я пытаюсь изгнать худшее из себя. Как только они выйдут наружу, их больше не будет внутри.