Книга Белый кролик, красный волк, страница 53 – Том Поллок

— Она что-нибудь сказала за все это время?

— Только когда я спросил ее за что.

— Что она ответила?

— Два слова: «Вспомни Рэйчел». А потом она… — И его голос обрывается.

— Мистер Ригби? — подстегиваю его.

— Она…

Я вижу, как кривятся его губы, блестит стальная проволока под челюстью, но он не издает ни звука. Его лицо багровеет от натуги. Целая минута проходит, когда он снова начинает хрипеть. Я вижу вялый, беспомощный страх на его лице. Он молча откидывает простыню и приподнимает подол больничного халата. Сморщенная, туго зашитая рана зигзагами тянется вверх по его животу, как вспышка черной молнии, вспоровшей грозовую тучу.

— Жир был белого цвета, — произносит он. — Я увидел его как раз перед тем, как полилась кровь.

Страх запечатлелся в каждой линии его лица, в скрюченном положении его тела, в упрямо стиснутой челюсти.

Я встаю, подтягиваю простыню к его подбородку и присаживаюсь у его головы. Я заглядываю ему в глаза и вижу, как они округляются. Я чувствую его ужас, чувствую, как ужас растет во мне. Я словно смотрю в зеркало, и один страх подпитывается от другого, подобно инфекции.

Каждая клеточка моего тела леденеет, застыв в неверии. Бел сделала это? Повязка закрывает его лицо таким образом, что наводит на мысль о том, что от его носа осталось совсем немного. Голос в моей голове кричит: «Бел сделала это?» Порезами иссечены грудь и живот, сухожилия на пятках, чтобы он не смог убежать. Бел сделала это Бел сделала это Бел сделала это.

Знал ли я ее когда-нибудь по-настоящему?

Ненависть в глазах Доминика Ригби абсолютна: тонкий слой льда, затянувший бездонное озеро страха. Я насчитываю пятнадцать капилляров на белой поверхности его глазного яблока.

— Мистер Ригби, когда она сказала «вспомни Рэйчел», вы поняли, что она имела в виду?

Он в изнеможении закрывает глаза. Кивает головой.

— Я сказал ей, что она не понимает, что я люблю Рэйчел, всегда любил. Я хотел лишь защитить ее.

Я моргаю и на долю секунды вижу перед глазами полицейский отчет, фотографии побитого, чересчур знакомого лица. Бен всегда был похож на свою маму.

— Защитить ее от чего, мистер Ригби? Расскажите мне все с самого начала.

В течение одиннадцати секунд он не шевелит ни единым мускулом.

— От чего защитить? — повторяю я.

— От твоей суки-матери, — рычит он.

Его горячность шокирует меня, и я чувствую, как маска невозмутимости начинает трескаться.

— Это началось два года назад, в апреле. Бен… — Его голос снова ударяется о стену, но на этот раз ему удается пробиться через нее. — Он пошел в клуб, на концерт какой-то рок-группы. «Нейтронные Похороны».

Я замираю.

— Вы уверены, что группа называлась именно так?

— Ты бы тоже был уверен, если бы это твой ребенок так и не вернулся домой после их концерта.

Я боюсь пошевелиться. Перед глазами встает белая, как кость, лодыжка, торчащая из ковра. Сколько же отговорок я придумал, чтобы не заглядывать внутрь. Неужели я уже тогда догадался? Неужели знал?

— Мы вызвали полицию. Они обещали начать расследование, но так и не перезвонили. Мы обрывали телефоны. Шли дни, недели. Мы напечатали листовки и расклеили по всему Лондону, но на следующий день все они были сорваны, даже те, что висели рядом с нашим домом. Все ссылки на сайт, который мы сделали, оказались неисправны. Мы думали, что сходим с ума. — Его глаз в красных прожилках внезапно вперился в меня. — Тебе это знакомо? Ты когда-нибудь боялся верить своим глазам, чувствам — буквально всему, что ты знаешь о самой важной вещи в своей жизни?

Да, мистер Ригби, мне это знакомо.

— Мы продолжали названивать в полицию. Мы продолжали лично приходить в участок, но с нами отказывались разговаривать. В конце концов я пообещал, что, если через три дня мне ничего не объяснят, я пойду к журналистам. Я дал им три дня. — Он говорит тоном человека, которого предали. — Я все еще думал, что они на нашей стороне.

На второй день ко мне домой пришла твоя мать.

С ней был мой начальник, Уоррен Джордан. Он потел и постоянно вытирал ладони о пиджак. Они даже не присели. Даже не взглянули на чай, которым мы их угощали. Джордан не произнес ни слова. Говорила только она.

Он делает паузу, достаточно долгую, чтобы я решил подтолкнуть его.

— Мистер Ригби? Что говорила моя мама?

Безжизненным голосом он по памяти пересказывает ее слова. Он помнит все до запятой.

— «Ваш сын мертв. Его тело никогда не будет найдено. Любая попытка расследовать его смерть потерпит неудачу. Если вы расскажете об этом СМИ, они проигнорируют вас, а вы будете наказаны. Вы потеряете возможность работать. Вы не сможете претендовать на пособие. Вы потеряете свой дом. Вы не сможете обратиться за помощью к своим родственникам, а если вы это сделаете, то же самое произойдет и с ними. Вы уничтожите всех и вся в своей жизни.

Поступите так, как будет лучше для вашей семьи. Скорбите наедине с собой и живите дальше. Бросьте свою работу, уезжайте из города. Средства будут вам предоставлены. У вас обоих впереди больше тридцати лет. Не тратьте их впустую».

Она даже не взглянула на нас. Просто зачитала все это из такого же черного блокнота.

Меня знобит, но я слышу, как мама говорит это, и ее голос становится таким клинически холодным. И все же что-то в его рассказе цепляет меня, как репейник. Я не перебиваю. Его голос начинает надрываться. Нити слюны паутинкой оплетают его губы. Я боюсь, что если он остановится, то уже не заговорит.

— Рэйчел начала кричать на нее, но она и глазом не моргнула, просто встала и вышла, а мой босс потащился за ней, как чертов спаниель. В ту ночь Рэйчел рыдала в подушку, пока не заснула. Она все твердила: «Она не может поступить так с нами и остаться безнаказанной». Она вцепилась мне в руку и заставила проговорить это вместе с ней, что я и сделал. И даже когда она засыпала, она все еще твердила: «Не может, она не может». А я вышел в сад за нашим домом и закопал перочинный ножик Бена под большим грушевым деревом, потому что понимал, что она может.

— То есть вы решили принять предложение моей матери, — заключаю я. — А когда ваша жена не смогла с этим смириться, вы ударили ее, чтобы заставить замолчать.

Доминик Ригби крутится в койке. На секунду я отчетливо увидел, как он болтается в подвале на перекладине, привязанный за запястья.

— Ты не представляешь, что это было, — запротестовал он. — Я находил электронные письма, которые она посылала журналистам. Я пытался поговорить с ней, клянусь, я все перепробовал, но она просто не слушала, она была в истерике, не контролировала себя. Я просто хотел… я хотел, чтобы до нее дошло.

«Кулаками?» — хочу сказать я… Но, как хороший безобидный дознаватель, я держу рот на замке.