Книга С волками жить, страница 98 – Стивен Райт

– Он перевозбудился, – пояснила Тиа. – В садик к ним сегодня приходил Санта.

– Неужели?! – воскликнул Джонсон с притворным изумлением.

Тодд серьезно кивнул.

– А у него был красный костюм и большая седая борода?

Глаза у Тодда расширились от воспоминания.

– Да! – воскликнул он.

– А он говорил «хо-хо-хо»?

– Нет! – крикнул Тодд. – Он ПУКНУЛ! – Последнее слово он провопил, плюхнувшись обратно в мыльную пену, преувеличивая припадок своего веселья.

– Это случилось после обеда, – объяснила Тиа, полусдерживая улыбку. – У Санты случился небольшой непорядочек.

– Именно дети, – произнес Уилл, – не дают нам врать.

Она подняла на него взгляд.

– Как у тебя дела?

– Хорошо. – ответил он. – У меня все хорошо.

Тиа принялась намыливать Тодду спину.

– Сегодня днем к нам один парень с работы заходил.

– Да? – мягко переспросил Джонсон. – Кто?

– Новенький. Ты его не знаешь. В общем, его заинтересовала та твоя старая развалюха, он готов ее купить.

– Правда? Но она же не на ходу.

– У него такое хобби. Любит чинить старые колымаги.

Уилл посмотрел на зеркала. Все они запотели.

– Но у меня эта машина много лет. В тех пружинных сиденьях и заржавелой хромировке – сентиментальная ценность.

Тиа улыбнулась.

– Я знаю. – Они с Уиллом занимались любовью в ее просторном салоне, словно парочка похотливых подростков вскоре после того, как познакомились на опустевшей во внеурочное время парковке «Садов». – Но я устала от того, что она просто сидит в гараже и занимает место. Чудесно же будет ставить обе машины внутри?

Он подумал мгновенье, затем резко повернулся к выходу.

– Обсудим.

– Я не желаю больше видеть это зеленое чудовище у себя в гараже, – произнесла она.

– Папа! – крикнул Тодд из слякоти своей ванны с теплой водой. – Я тебя люблю!

Джонсон спустился и вышел на пляж. В темноте прибой казался громче. Ветер откуда-то снаружи в соленой ночи мягко, настойчиво нажимал на очертания его лица, словно примерял маску. Приятно ощущать, как незримо на него в кои-то веки движется сила, и знать, более или менее, природу ее крепости и порядок ее интереса к нему. Каждая отдельная жизнь, казалось, служит всего лишь плодотворной средой для выведения таинства. И по мере того, как организм стареет, тайны множатся, целые колонии их – как пространства между звездами, и столь же многочисленны. Тьма, что тебя заглатывает.

Немного погодя он услышал, как из-за спины, шурша по песку, приближаются шаги, затем ощутил руку Тии у себя на спине.

– Красиво, – произнесла она, – правда?

Луна, низкая и сияющая, бросила на воду слиток серебра, шоссе света.

Джонсон уставился в ее громадный крапчатый глаз.

– Скажи «сыр», – объявил он. – Как будто апертура широко разошлась, и она сейчас нас щелкнет.

Она склонила голову ему на плечо.

– Какой романтик.

– Нас таких осталось немного.

Повисло молчание, затем она произнесла:

– Почему ты всегда ведешь себя так, будто под наблюдением? Никто за тобой не следит, Уилл. Ты волен делать, что твоей душеньке угодно.

– Кто-нибудь всегда следит.

– Ну, если это «кто-нибудь» должно относиться ко мне, может, у нас с тобой не все ладно.

Он погладил ее по руке.

– У нас все ладно.

– Потому что большинство людей сочло бы мои знаки внимания признаком любви.

Он презрительно фыркнул.

– Большинство людей.

– Прошу тебя, Уилл, не начинай.

– Я никогда не начинаю. Я лишь кончаю.

Она дождалась, когда бурность его слов сдует ветром. После чего спросила:

– Что-то не так?

– Все так.

– Ты в последнее время будто сам не свой.

– Правда? А чей же тогда?

Она не ответила. Без единого слова повернулась и направилась по пляжу назад к дому.

Он посмотрел, как далеко в море мерцающие огоньки сухогруза движутся так медленно, что кажется, будто и не движутся совсем, и ему стало интересно, что это за судно, откуда оно и где будет в это время завтра – и где будет он сам.

Возвратившись к себе в комнату, он устроился на кровати с бутылкой «Лосиной головы» и пультом. Порыскал по каналам. Изо всех сил пытался не думать, оставаться чистым, поливая себя из брандспойта струей ежедневных данных. В небесах мозга не терпелось родиться мыслям; удавалось засечь их гомон. На упругие границы этого трехмерного мира напирали некие очертания; удавалось ощутить их боль. В следующий миг, в любое мгновение все, что б ты ни сумел вообразить, могло бы воплотиться как факт.

На каком-то рубеже показалось, что он проснулся из-под савана одурманенности. Ладно, назовем это сном. Дошаркал до ванной. Пока он стоял там, брызгая мочой в унитаз, блуждающие глаза его отыскали себя в зеркале над раковиной, а ум увидел, что столкнулся с лицом, которое не мог припомнить. Чье это? Неужели возможно, что оно его, это явленное видение того «я», в жертву которому он сжег дотла жизнь, – или же это просто еще одна языческая образина? Где то зеркальце, что покажет ему правду? Он подобрал тюбик помады Тии – казалось, перед каждым зеркалом в доме лежит по одному, – и себе на лбу грубо написал буквами, что читались правильно в отражении, но на коже у него были вывернуты, одно слово – «БЛЕФ».

Из своей комнаты он ушел и босиком безмолвно прошлепал по ковру коридора до двери Тии. Пальцы его, настроенные до чувствительности профессионального вора, умело сомкнулись на ее латунной дверной ручке и беззвучно повернули цилиндр в остове замка, словно пронумерованный циферблат сейфа. Он протиснулся в комнату и остановился, недвижный, как манекен в прохладном голубом свете зияющей луны. В темном воздухе жило ее присутствие, жар и запах дышащего животного. Он не шевельнулся. Постепенно, пока глаза привыкали, в поле его зрения ясно проступил ее образ. Она спала на кровати, которую он так хорошо знал, тело поперек матраса под углом сорок пять градусов, бледные стебли ее ног высовывались из-под покровов, как отрезки лепного дерева, и в театре своего ума он увидел ее глаза, как темные немигающие камешки, вправленные в овал бесцветной глины. Наблюдал он за нею долго. Она не двигалась. Мрак под простыней. Жуткий труд времени и земли и жилистое движенье планет накрепко сомкнулись в замысле, словно свернувшиеся змеи.

Он сделал шаг к открытому чулану, рука его двинулась среди гладких одеяний, висевших там, как лезвие высокоточного станка. Вот рука остановилась погладить болтавшуюся складку с текстурой, как у кожи, и вот это он стащил с вешалки и, не кинув ни взгляда назад, вышел из комнаты так же тихо, как и входил в нее, мягко прикрыв за собою дверь.