Книга Кому на Руси жить, страница 20 – Константин Кудряшов

Это всегда случается на наших дорогах оказалось, что затор дело рук человеческих, проще сказать — у “счастливчика”, идущего первым вывернулись из под телеги сразу два передних колеса. Стоит он бедолага посреди улицы, репу чешет. Самые пронырливые обходят его по обочине, другие беспомощно толпятся позади, но ни у кого не возникает мысли помочь отодвинуть телегу в сторону. Когда нам удается вырваться из пробки и выйти из города, издалека становится видна уйма толкающегося на причале народа. Я порываюсь поискать в толпе Рваного, но парни отчаянно торопят и я мысленно шлю Мише пламенный привет. Схожу на разведку, думаю, разнюхаю что там да как и вернусь за Рваным, кидать его тут я не намереваюсь при любом раскладе, не в моем это характере да и долг, как известно, платежом красен.

Спускаемся к реке справа от причала, отходим по травянистому берегу еще метров на пятьсот. Длинный находит спрятанную в осоке узкую лодченку, приносит откуда-то из кустов четыре весла. Они усаживаются грести, я вольготно устраиваюсь на корме. Несколько весельных взмахов и лодка, легко оторвавшись от берега, как щепка по быстрому ручью устремляется по течению быстро удаляясь от приткнувшихся к причалу для погрузки-выгрузки плавательных средств различных видов и размеров.

Малый, что помельче сидит ко мне лицом, ритмично дышит между гребками. Проводив глазами убегающий за корму городишко, обращается ко мне:

— Ты чего на дулебов полез? Они ж бесстрашные совсем, могли ведь убить.

Спрашиваю: за что? Ведь, в сущности, не сделал им ничего плохого, выбил десяток зубов, зачем мочить-то?

Удивляется, как будто я чушь несусветную сморозил. Оказывается дулебы эти — самые настоящие жулики, у них в копнах сена в середке одна негодь, из сорной травы и бурьяна накошенная или гниль прошлогодняя искусно укрытая. Они и к погрузке никого не допускают, знающие к ним не суются, боярину дулебы тайный оброк платят. Так что, можно считать, свезло мне дюже, что живым остался.

Спереди доносится фырканье длинного, поражается, вероятно, моей недальновидности.

Чтоб не выглядеть в их глазах окончательным лохом, задвигаю заготовленную легенду про отшибленную в бою голову, потерянную память и общую оторванность от реальности, да такую, что не помню как себя самого звать. Они поначалу недоверчиво косятся, потом в один голос утверждают, что надо мне к знахарю, живет, мол, сильный неподалеку, заговоры знает и все такое, он и память вернет и понос кровавый остановит если, не приведи нелегкая, вдруг одолеет. Успокоили, значит. Я щурюсь и беру знахаря на заметку.

Парни заметно оживляются, даже лодка летит быстрее. Чувствую, подкинул я им пищу для размышлений. Особенно коротышке.

— Меня Гольцом звать, — говорит. — Он — Невул. А ты, стало быть, Стяром прозываешься. Не вспомнил ничего?

Я честно прислушался к памяти, но тщетно. Да и не возможно вспомнить чего не знал никогда. Имечко же вполне себе нормальное, созвучное с прозвищем. Старый — Стяр…

— Москва далеко? — спрашиваю, резонно решив, что настала пора брать быка за рога.

— Какая еще Москва? — искренне удивляется Голец.

— Столица нашей Родины, — говорю. — А Питер?

Плечами оба жмут, но я не сдаюсь.

— Хорошо, какой большой город поблизости есть, с большими домами?

Руками я показываю насколько большими должны быть дома.

— Полоцк град знаем, Киев, Новгород, — отвечает Голец без раздумья. — Питер не слыхали.

Уже лучше, думаю, это хотя бы кое что.

— Новгород далеко отсюда?

— Очень далеко, — рукой безнадежно машет куда-то мне за плечо.

— А Нижний Новгород ближе?

Слыхом такого не слыхивали. Какой самый ближний спрашиваю, отвечают: Полоцк. Теперь уже я не совсем понимаю где это. Их речка впадает в другую речку, а та в свою очередь в Двину и это тоже мало что мне говорит. Эх, карту бы…

Телефон они не знают, телевизор тоже, автомобилей и поездов с самолетами никогда не видели, милиции нет, электричества нет, огнестрельного оружия нет…

Становится все интереснее…

Я прошу погрести, Голец уступает свое место. Весла кажутся легкими, упругими, смазанные то ли жиром то ли маслом кованые уключины работают тихо и мягко. Шпарим прямо посередке речного русла, по самому стрежню, значит. До каждого берега метров тридцать, водица чистая, прозрачная, хмурые, черные деревья отражаются по срезу как в зеркале.

Тут меня словно молнией жахает: а может я того… рехнулся? Вдруг все это плод моего воспаленного воображения и нахожусь я вовсе не в лодке на реке, а мирно храплю на койке в больнице для умалишенных? Хожу в столовую кушать борщ и пить компот, мне дают пилюли и колют в задницу необходимые для лечения снадобья, тихонько посмеиваясь над выдуманным мною мирком. Как обухом вдаренный перестаю грести, поднимаю над водой весла и бессильно плюхаю обратно в воду. Одной рукой вытираю с загривка холодный пот. Точно — чокнулся! И живой пример тому есть: Шура Хлуп из соседнего подъезда. Его раз так завернуло, три недели на людей кидался, крокодилом себя чувствовал, пока в психушку не свезли.

Но с Шурой все понятно, столько пить не только крокодилом, птеродактилем станешь… У меня даже травмы головы не было, с чего бы крыше потечь? Может яду мне всыпали или наркоту в макароны подложили? Галлюциногенными грибами кормят? Даром чувствую себя хорошо, все системы, как говорится, в норме. Но спросите любого психа, мамой будет клясться, что здоров…

Да не дай Бог!

— Эй, Стяр, ты чего? — всполошился Голец.

— Руки свело с непривычки, — говорю. — Нормально все, поехали.

Опускаю весла и задаю приличный темп. Скоро слышу как Невул сзади начал часто дышать, отдаю весла Гольцу и снова лезу на корму. Вспоминаю про мешок.

— Далеко нам? — спрашиваю.

— Дале-е-че, — тянет Голец.

— А слопать есть чего-нибудь?

— Под задом пошарь.

Запускаю руку под кормовую перекладину, нащупываю дерюжную ткань. Мешочек хоть и пустой на три четверти, но довольно увесистый. Смотрю в раззявленную горловину, вижу на дне десятка три маленьких, коротеньких, трехгранных острия с длинным черешком, пучок сухих листьев. Там же завернутый в тряпицу кусок копченого мяса и ломоть черствого хлеба.

Невул через Гольца передал мне деревянную фляжку с пробкой.

— Пожуй да квасом запей, — говорит Голец. — Скоро прибудем.

Опять эта кислятина, думаю с некоторой долей отвращения, но глоток из фляги все же принимаю и приятно удивляюсь: квас оказывается сладким, приятно дразнящим нутро алкогольным продуктом.

— Однако, — произношу с одобрением, перехожу к знакомству с мясом и больше вопросов не задаю. Успею еще.

То ли от резкого насыщения, то ли квасок оказался достаточно веселым, но я порядком соловею. В животе образовалась приятная, теплая тяжесть. Гляжу я мутным взором как несется наша лодка мимо сонных, обрывистых берегов. Как корни желтых сосен точно пучки кровеносных сосудов или щупальца диковинного спрута пронизывают песчаную толщь, вырываются наружу, стремятся к воде. Ветки густого водного кустарника растут будто из самой реки, их листья сливаются в одноцветное зеленое покрывало с густой, жирной ряской. В тихих заводях стаями гнездятся утки, покачиваются резные кувшинки.