Книга Под маской порока-2-Не отпускай меня, страница 14 – Серина Гэлбрэйт

— Вряд ли Ева останется в «Маске»,— позволят ей ее мужчины выступать полуголой перед посторонними самцами, угу.

— Ну и что? Больше танцовщиц в клубе нет?

— Поем только мы.

— Не обижайся, Аиша, но даже если у всех сценических работниц «Маски» слух акула съест, посетителей от этого меньше не станет.

— Популярность клубу принесло именно пение сирен,— возразила Аиша.

— Ты не единственная сирена в Тирсе,— в полумраке глаза Арлеса тлели темными угольками, в глубине которых таилось еще хищное алое пламя.

Бездна, вглядывающаяся в Аишу пристально, изучающе.

— Мне пора,— Аиша дернула плечом, сбрасывая руку, и встала с кровати.

Нашла на полу свое платье, надела, демонстративно повернувшись спиной к демону.

Бессмысленный разговор, бессмысленные вопросы. Только душу бередят да разум тревожат напоминанием об очевидном.

Будто она сама не знает, что перерабатывает. Хронически не высыпается. И скоро придется увольняться из «Маски» и искать другую работу.

Но Арлесу-то какое дело до ее забот?

— Я провожу.

— Да, конечно.

Что, впрочем, он тоже делал во все предыдущие разы.

* * *

…Полнота насыщения кружит голову. Растекается по телу ленивой теплой негой, щекоча кончики пальцев. Остается на языке сладостью талого шоколадного мороженого. Ей нравятся такие моменты — восхитительное чувство умиротворяющего покоя, сытости, как физической, так и эмоциональной, пусть бы и ощущения эти мимолетны. Но тем сильнее хочется их задержать, продлить, прочувствовать каждой клеточкой расслабленного тела и разума. Сохранить маленький кусочек долгой памятью в дальнем уголке сердца.

Особенно когда в последний раз.

Уютно устроившись на мужской груди, она слушает, как оба сердца, его и ее, успокаиваются постепенно, впитывает чужие эмоции резко обострившимся после насыщения восприятием. Знает — он уже все понял. Понял, но не торопится, перебирает неспешно ее длинные волосы, рассыпавшиеся в беспорядке по плечам и спине, касается осторожно чувствительной кожи.

Жаль, конечно. Им хорошо вдвоем и, говоря откровенно, он лучший из всех ее мужчин, однако ничто не длится вечно, как бы замечательно оно ни было. И сытость, нежность и факт, что он ей нравится и с каждым днем все больше, тут совершенно не при чем. Просто пришла пора уйти. Им не по пути, и они оба прекрасно осознают грустную эту истину.

Наконец она приподнимается, перебирается на свободную половину кровати. Он ловит ее за руку, словно в попытке удержать, остановить неизбежное течение событий.

— Уже уходишь?

— Ухожу.

— Эсме…

— Нет,— она качает головой, смотрит в карие глаза, в темной глубине которых вспыхивает рыжее пламя.— Я не могу остаться, ты не можешь остаться. Мы оба понимали, что однажды все именно так и закончится, и никак иначе.

Понимание неотвратимого горькое на вкус и мрачное, что грозовые тучи. И изломом молнии — нежелание принимать очевидное, мириться с тем, чего не изменить.

Высвободив руку, она склоняется к нему, проводит подушечками пальцев по щеке.

— Прошедшие несколько месяцев были одними из лучших в моей жизни… моей довольно долгой жизни,— и во многом жизнью своей она обязана именно ему. Чего бы стоила связь с Вэйдаллом, все, что сделала мама ради будущего своих детей, если бы ее дочь убили тогда в лесу?— И я благодарна тебе за эти месяцы, за то, что ты был рядом, даже несмотря на твою постоянную занятость… и за тебя тебе я тоже благодарна,— и за собственную жизнь, пусть он и вряд ли когда-нибудь узнает об этом.— Но мы не можем и дальше быть вместе.

Братство проклятых избавляется от любых привязанностей своих членов. Кому о том известно больше, чем ей?

— И я не та женщина, которую ты ищешь.

Легкая усмешка на губах, удивление россыпью искр.

— Ты ошибаешься, я никого не ищу.

— Ищешь. Неосознанно, но ищешь. Я чувствовала это с самого начала, а уж на суккубу в таких вопросах ты можешь положиться.

Хмурится. Глаза темнеют, и эхо давней боли — оно ощущается пепельно-серым, жестким, словно черствый хлеб,— заставляет мужчину потянуться к своей шее, перечеркнутой цепочкой потемневшего золота. Сам медальон уполз куда-то под плечо, однако, даже невидимый сейчас, он становится вдруг осязаемым, нависшим тяжелым топором палача над головой приговоренного к смертной казни. Мужчина никогда не снимал медальон и не показывал того, что сокрыто внутри, но она знала, что там — единственная память, частичка прошлой жизни.

Портрет его невесты.

— Не ее. Это — старше, крепче,— тончайшая паутина связи, соединявшая на века вперед. Ей доводилось видеть подобное, пусть и редко.— И я, и она,— палец соскальзывает с щеки на шею, но цепочки не касается, будто металл может обжечь или укусить,— лишь бледные отражения той самой. Однажды ты поймешь. Когда найдешь ее.

Быстрый поцелуй в губы — недоумение, недоверчивая растерянность накатывают соленой морской волной,— и она встает с постели, собирает свою одежду, разложенную на кресле. Через несколько минут кратковременная эмпатическая связь, образовывающаяся иногда у суккуб после секса, рассеется окончательно, разрывая последние нити волшебного романа, оставляя ее, как и прежде, в одиночестве. И в глубине сердца ворочается беспокойным ежиком легкая зависть к той, неизвестной.

Какой будет она, девушка из прошлого и будущего?

Взгляд останавливается на зеркале над столиком у стены, но гладкая поверхность отражает не ее — Вэйдалла.

— Вэйд…— имя срывается с губ само.

— Эсмеральда…

Мир замирает. Да и нет его уже, этого странного мира, скроенного из ее воспоминаний и его снов. Есть серое ничто, безвременье, где они застывают изваяниями друг против друга.

— Я уеду. Немедленно

— Куда? Зачем?

— Я вышла на контакт с тобой, и это возродило нашу связь. Более того, она начала крепнуть.

— Разве это плохо?— в глазах брата искреннее непонимание.

— Плохо. Я всегда в тени, там и должна оставаться. А я помогла тебе и Еве и вот результат.

— Послушай, Эсме, тебе не надо больше никуда бежать и скрываться. Все изменилось, и мы…

— Нет. У тебя есть Ева, о ней ты и должен заботиться, ее должен защищать, а не меня. Я давным-давно выросла, сама справлюсь. Прощай.

— Эсме…

Толчок. Сильный, довольно грубый. И Вэйдалл, открыв глаза, с минуту в растерянности разглядывал потолок над кроватью, пытаясь понять, что произошло.

Сон. Очередной из вереницы то ли настоящих снов, то ли чужих воспоминаний, преследовавшей его всю неделю с отлета Евы. И с возвращением ее, похоже, ничего не изменилось.