Книга Асьенда, страница 49 – Изабель Каньяс

Несколько ошеломленная Палома уставилась на меня. Она открыла было рот, но затем встретилась взглядом с Андресом. Что бы она ни увидела в его глазах, этого оказалось достаточно, чтобы успокоиться.

Ели мы в относительной тишине. Андрес благословил нашу пищу, и затем Палома несколько раз спросила его о жителях поселения и том, как они восприняли наши ночные визиты и раздачу копала. Она не приглашала меня к участию в беседе, так что я осталась при своем мнении.

Когда пришло время готовиться ко сну, Андрес указал мне на свою постель.

– Донья Беатрис, вы можете…

– Ни в коем случае.

– Не будь болваном, Андрес.

Мы с Паломой посмотрели друг на друга. Наши слова прозвучали одновременно, в голосах звенело двойное осуждение. Ни одна из нас не позволила бы Андресу пожертвовать хорошим сном в таком состоянии – да будь проклята я, хозяйка этого дома. Мы превзошли его упрямство, двое против одного. И Андрес это понимал.

– Ya, basta ^[38], – в знак поражения вздохнул он.

Я перенесла свое импровизированное ложе – кучу одеял на плотном узорчатом ребозо ^[39] – поближе к двери и села на него, чувствуя облегчение от того, что Палома смирилась с моим присутствием. Я заняла руки прической, а Андрес послушно сел на кровать по указанию Паломы.

– Ты никак не можешь себя вылечить? – мягко спросила она. – Помнишь, что Тити говорила о сильных головных болях? Что… – Тут Палома перешла на язык их бабушки.

Пальцы, расплетающие косу, замедлились. Неужели все это время она говорила на кастильском ради меня?

Андрес тихо хмыкнул и аккуратно коснулся висков кончиками пальцев.

– Если бы я помнил как, я бы вылечил, – ответил он на кастильском. Потерял язык в детстве. Кажется, не полностью. Кажется, Андрес отлично понимал Палому, пока она продолжала говорить низким голосом, переходя с одного языка на другой. Но вдруг она расплакалась.

Бедная Палома. Я отвернулась от них с Андресом, устраиваясь под одеялом, в надежде дать Паломе хотя бы какое-то подобие уединения. Я свернулась клубком и вспомнила о тех ночах, что мы с мамой провели на узкой кровати у тети Фернанды. О том, как сильно я плакала – из-за папы, из-за того, что мы потеряли привычную жизнь, из-за того, что я потеряла свое будущее. Палома была гордячкой и, скорее всего, не приняла бы от меня никакого сочувствия. Но стоило ей только попросить, и я дала бы ей этого сполна.

Их разговор постепенно замедлялся и затихал. Я слышала, как Палома улеглась на своих одеялах и уже спустя несколько минут тихо засопела. Я повернулась, чтобы лечь спиной к стене, и закрыла глаза, но сон не шел. Я прислушалась к тому, как Андрес встает, чтобы перемешать угли в камине, как босые ступни касаются пола, как шуршит ткань, которую он складывает, как чиркает кремень и в воздухе расцветает аромат копала.

Как тихо он возвращается в постель.

Я приоткрыла глаза, разглядывая его сквозь завесу ресниц. Андрес лежал на кровати, подложив руку под щеку. Наконец складка меж бровей, выражающая боль и не покидавшая его целый день, разгладилась; его грудь медленно поднималась и опускалась. Если он еще не спал, то скоро уснет. Пламя вытлело до углей, и его отблеск окрасил лицо Андреса в темно-янтарный – цвет сумерек после грозы. Тени заострили его скулы и углубили круги под глазами.

Разве тебе не страшно? Разве ты не знаешь, на что он способен?

Я должна бояться того, что Андрес делал прошлой ночью… Он вызывал духов и взмывал в воздух. Все, что я когда-либо слышала от проповедников или в детских страшилках, было однозначно: ведуны опасны. Они приспешники Дьявола.

Наверное, я боялась Андреса. Но ведь человек может бояться и доверять одновременно. То ли от того внутреннего чувства, что притянуло меня к нему, когда он впервые появился в Сан-Исидро, то ли оттого, что он смотрел на меня, как на солнце, восходящее после долгой томительной ночи, я верила, что он не причинит мне вреда.

Мысли вихрем проносились в голове, пока угли наконец не угасли и не утянули меня в сон.

Проснулась я резко. В комнате было тихо, ее угольная темнота приносила ощущение безопасности, но…

Позади меня заскрежетал замок. Я тут же приподнялась на локтях и отпрянула от двери. Андрес с Паломой спали, ничего не подозревая. Что-то было за дверью. И от этого чего-то на земле под одеялами нарастал гул, настойчивый гул, словно далекий рой ос, который неизбежно приближался и приближался…

Я схватила курильницу с копалом, держа ее перед собой обеими руками, словно оружие.

Дверь по-прежнему скрипела на петлях, напоминая вой старого дерева под гнетом зимней бури. Холод просачивался в щели, пробираясь к одеялу, и перемещался по ногам и ступням, как будто меня кто-то касался.

– Только посмей войти! – прошипела я сквозь стиснутые зубы. – Убирайся!

Несколько долгих ударов сердца ничего не происходило. Я не могла дышать.

И тут дверь застыла. Холод отступил. Гул замедлился, после чего и вовсе утих – так, что теперь я слышала только размеренное дыхание Паломы и Андреса.

Не знаю, сколько времени я просидела на страже с курильницей в руках. Сердце гулко стучало в горле.

Наконец покой наполнил комнату и осел в ней. Тишину нарушал лишь бешеный стук моего сердца. Было очень тихо.

Мне все это привиделось?

* * *

Еще не рассвело, но Палома уже настояла на том, что приведет Хосе Мендосу в зеленую гостиную, чтобы тот починил дверь.

– Хозяин скоро будет здесь, а мы и так потеряли много времени. – Тон голоса Паломы снял все беспокойство, отражающееся на лице Андреса, так резко, как если бы она смахнула его рукой. – В доме сплошной разгром. Меню нет. Сколько он тут пробудет? Одному богу известно, и все это теперь ляжет на мои плечи.

Палома вышла из комнаты, по пути завязывая передник отрывистыми движениями. Бледный туман, тянущийся за ней пальцами, отступил, когда она повернула в сторону поселения. Андрес в два шага пересек комнату и крикнул ей вдогонку:

– Не заходи внутрь, пока я не доберусь туда, поняла?

Палома пренебрежительно махнула рукой.

– Мне не нужно повторять дважды, – сухо бросила она через плечо. – И поторопись. Я хочу есть и не собираюсь ждать вечно, чтобы попасть на кухню.

Андрес глубоко вздохнул, глядя вслед удаляющейся спине кузины. Полноценный сон оживил его лицо, и выражение постоянной боли, искажавшее его вчера, смягчилось. Теперь на смену ему пришло беспокойство. Он поджимал губы, пока я оборачивала вокруг плеч шаль.