Книга Вавилонские ночи, страница 17 – Дэниел Депп

—Вот он идет… Приближается к вам… Слегка наклоняется… Вот! Вы видели? Что-то блеснуло на солнце, примерно на уровне талии, тонкий нож или опасная бритва…

Он отмотал запись назад, и они снова просмотрели ее.

—Обратите внимание, как он прячет лезвие. На нем перчатки, и лезвие скрыто между пальцев. Когда он сжимает руку в кулак, лезвие выступает. Снова разжимает ладонь, и вы ничего не видите. Он соорудил для своих вылазок специальную перчатку. Очень умно, хоть и отдает извращением. Как бы там ни было, теперь ясно, что это предумышленный поступок.

Он покосился на Анну. Та побледнела и притихла.

—Вы в порядке?

—Мне нужно выпить,— сказала она, обращаясь к Пам.

—Думаю, нам всем нужно,— сказала Пам.— Вы как, господин Шпандау?

О да, выпить. Конечно, дайте мне выпить. Ну пожалуйста!

—Нет, спасибо,— ответил Шпандау вслух.

Пам вышла, а Шпандау тем временем достал пачку размытых снимков.

—Это самое приличное качество, какого нам удалось добиться. Вы его узнаете? Его кепку или куртку?

—Нет.

—Может, один из тех, с кем вы сталкивались на съемочной площадке? Ассистент режиссера? Техник?

—Знаете, в скольких фильмах я снялась?— сказала Анна.— Наверное, звучит высокомерно, но я уже к началу новых съемок не помню лиц команды с прошлого фильма. К тому же тут и лица-то не разглядеть.

Шпандау положил фотографии на кофейный столик и показал их Пам, когда та вернулась.

—А вы что скажете?

Пам внимательно изучила снимки и покачала головой.

—В любом случае нам уже есть от чего отталкиваться,— подытожил Шпандау.— Ему, скорее всего, больше двадцати пяти, а может, и немного за тридцать. Невысокий. У вас какой рост, сто семьдесят три? Значит, у него примерно сто шестьдесят пять — сто шестьдесят семь. Трудно разобрать из-за куртки, но он выглядит худощавым. Как жокей. Пожалуй, весит около шестидесяти килограммов. Не могу разглядеть, что написано у него на кепке, но куртка точно «Наскар» ^[28]. Проблема в том, что такие теперь продаются в обычных супермаркетах.

—Ничего не понимаю. Если он хотел меня поранить, то почему не поранил? Где смысл?

—У индейцев сиу была такая традиция: они старались выяснить, насколько близко смогут подобраться к врагу. Вместо того чтобы убить его, они касались его особым жезлом. Цель: показать врагу, что они могли убить его, но не убили. Могли ранить, но не ранили, потому что сами так решили. Это вопрос превосходства. Он демонстрирует, что не вы, а он контролирует ситуацию. Возможно, даже не вам демонстрирует, а самому себе.

—Ковбои и индейцы,— пробормотала Анна.— Вот же хрень какая. И что теперь?

—Мы его поймаем. А тем временем позаботимся, чтобы вам ничего не угрожало. Нужно только определиться, подключать ли полицию.

—Если бы я хотела, чтобы этим занималась полиция, я бы сразу ее и вызвала,— сказала Анна.

—Вы же профессионал,— обратилась Пам к детективу.— Что вы посоветуете?

—Это уж как вам удобнее. Откровенно говоря, полиция тут мало что может поделать. Они вряд ли раскопают больше, чем мы, и не выделят под это расследование отдельного сотрудника, освободив его от всех других дел. Возможно, у парня уже есть приводы в полицию и свой характерный почерк — я это выясню. У нас даже нет прямых доказательств, что он причастен к тем письмам, да и письма-то сами не угрожающие, просто жутковатые. Полиция порекомендует вам нанять охрану, а она у вас и так уже есть.

Анна залпом опустошила свой стакан.

—Хватит, не хочу больше думать об этом. У меня и без того полно работы. Как защитить мою задницу — это теперь ваша проблема, господин Шпандау. Памми, мне нужна твоя помощь. Надо подготовить речь к завтрашнему выступлению в театре.

—Не лучшая идея — выходить сейчас на публику, особенно если там соберется толпа зевак,— заметил Шпандау.

—Я полностью полагаюсь на вашу защиту. К тому же, вы сказали, что он не опасен.

—Вы плохо меня слушали. Я не говорил, что он не опасен, я только сказал, что он решил не причинять вам вреда в этот раз. Но он способен на это и, можно спорить на что угодно, уже рассматривал такой вариант. Этот парень — психопат, госпожа Мэйхью.

—Я не позволю какому-то засранцу управлять моей жизнью. Работа очень важна для меня, и я должна быть там. Все остальное, как я уже сказала, дело ваше. Как раз за это я вам и плачу.

—Кстати, мы вам еще кое-что не сказали,— подхватила Пам.

—Это что же?— спросил Шпандау, переводя взгляд с одной женщины на другую.

—На следующей неделе я еду на Каннский фестиваль,— заявила Анна.— Я вхожу в состав жюри в одной из номинаций. И вы поедете со мной.

—Это шутка, да?

—Мы имели долгий разговор с вашим боссом, и тот все уладил,— сказала Пам.

—Может, он забыл, что у нас нет лицензии на работу за пределами Калифорнии?

—С его слов это как будто бы не проблема,— ответила Пам.— В общем, вы лучше сами с ним все обсудите.

—О да, уж я обсужу.

—Вот видите, господин Шпандау,— заметила Анна Мэйхью,— как гладко все складывается.

Когда Шпандау добрался до своего дома в Вудланд-Хиллз, было уже почти семь вечера. Он попал в пробку на Сансет, потом на 405-м шоссе, потом на шоссе Вентура. Дэвид задраил окна и врубил кондиционер, но солнце все равно лупило прямо в лицо, и бесконечная игра в «поехали-встали», «поехали-встали» и отчаянные попытки других водителей перестроиться из одной полосы движения в другую действовали ему на нервы. Как раз в такие дни это и случается: какой-нибудь тип вылезает из своей машины, спокойно направляется назад, к джентльмену, который нетерпеливо жмет на клаксон, и вежливо разбрызгивает его мозги, выстрелив в окно.

Где-то там, в мире, существовали полотна Моне, музыка Шостаковича и поэзия Пабло Неруды. Но здесь, в Южной Калифорнии, человечество скукожилось, превратившись в злобных крыс, запертых в отдельных клетках из металла и стекла, и эти крысы, корча друг другу рожи и демонстрируя неприличные жесты, ползут по раскаленному асфальту, уязвимые и испуганные. И даже если вам удастся добраться до пункта назначения, даже если каким-то чудом вы сумеете сделать это вовремя и прибудете на место свеженькие, собранные и совсем не помятые, вы все еще не успокоитесь. Гнев по-прежнему будет пульсировать у вас в крови, а сердце колотиться в ритме «борьбы или бегства» ^[29], и, когда вы кивнете, произнесете вежливое «здравствуйте» и усядетесь за стол переговоров рядом с коллегами (которые только что пережили те же ощущения)— вы все будете напоминать настороженных животных, собравшихся у водопоя. Вы не сможете просто так отключить эту готовность в любой момент атаковать или защищаться, вам будет казаться, что все вокруг — ваши враги.