Книга Причина его одержимости, страница 3 – Юлия Резник

– Прими мои соболезнования.

– Еще скажи, что тебе жаль.

Резко оборачиваюсь и будто с разбега падаю в синь его глаз. Выходит, кое в чем Кир остался верен себе – он такой же адски прямолинейный, как и в нашу первую встречу. А я надеялась, что с возрастом это пройдет. Даже интересно, как ему с этим живется.

– Моя жалость не распространяется на твоего отца.

– Тогда кого ты жалеешь? Неужели меня?

От ворот до дома ехать всего ничего. Машина плавно останавливается. Сейчас, когда Кирилл превратился из подростка в мужчину, я совершенно не понимаю, как выстраивать наше общение дальше. Прежний формат здесь явно не прокатит, а новый я пока не подобрала.

– Не жалею. Сочувствую. Это разное.

– Я в порядке. Спасибо, Аня.

Удивительно, как в зависимости от обращенного к тебе взгляда меняется восприятие слов. В глазах Кира нет ни благодарности, ни теплоты. Его психолог утверждал, что у мальчика практически полностью отсутствует эмпатия и необходимость в привязанностях. Его «спасибо» ничего не значит. Он просто говорит то, что предписывают в данном случае социальные нормы, посредством которых эмоциональные инвалиды вроде Кирилла взаимодействуют с этим миром, вынужденно мимикрируя под нормальных.

Господи, как сложно-то!

– Это тебе спасибо за то, что позволил увидеться с Аришей.

– Она расстроена. Ей нужна мать. Тебе не за что меня благодарить. Пойдем.

Кир наклоняется через меня и открывает дверь, как будто я сама не смогла бы. Растерянно ступаю одной ногой на тротуарную плитку. Кир придерживает меня за предплечье.

– Только ничего ей не обещай касательно будущего.

– Почему? – напрягаюсь в момент.

– Потому что сперва нам нужно поговорить.

– О чем? Виктор мертв. Я хочу… – осекаюсь, услышав за спиной плаксивое:

– Кирилл!

Пулей вылетаю из машины навстречу Ари, но Кир умудряется меня опередить.

– Привет, мелкая, – подхватывает мою дочь на руки. – Как ты? Я приехал сразу, как только смог. Реветь будешь? Ну, ладно. Реви, если хочется.

Как зачарованная, кошусь на то, как Кир укачивает в руках Аришу. Кир… Укачивает мою дочь. Меня же та как будто даже не замечает. И это больно. Мучительно. Невыносимо. Нет, конечно, я понимала, что встреч раз в неделю совершенно недостаточно для того, чтобы сохранить нашу близость, но я старалась. Я делала для этого все. Однако теперь, видно, стоит признать – ни черта у меня не вышло. Если уж Кирилл Арише роднее матери, холодный, безэмоциональный Кирилл... Я провалила миссию.

Сжимаю пальцы на ручках висящей на плече сумочки, не в силах отвести жадных глаз от этой парочки.

– Что теперь будет? Я так боюсь, так боюсь… – ревет Ариша.

– Все будет хорошо, мелочь. Я же рядом. Ирина Викторовна наябедничала, что ты с утра ничего не ела.

– Я не хочу.

– Голодовка, значит?

– Нет, просто не хочется.

– А я жутко проголодался. И мама с работы. Может, все-таки присоединишься к нам за столом?

Ариша выныривает из своей нычки на плече брата.

– Привет, – машу рукой я.

– Сегодня разве понедельник?

Я зажмуриваюсь, пряча слезы. А чтобы в голос не завыть, как хочется, прикусываю губу. Подумаешь. Ничего не случилось. Ари просто привыкла к тому, что мы встречаемся по понедельникам, и, уж конечно, она не хотела меня обидеть этим замечанием. Никто не виноват, что ее простодушные слова так по мне лупят. И в том, что я опять и опять разлетаюсь на части.

Губы дрожат:

– На понедельниках настаивал твой отец. Сейчас, – глотаю готовое сорваться «когда его не стало», – мы можем видеться чаще, – уверенно заканчиваю я. Кирилл в ответ на мои слова сощуривается. И хоть его взгляд все так же безэмоционален, я словно вживую слышу: «ну, я же тебя просил – ничего ей не обещай касательно будущего!».

Знаешь что? Иди на хрен, мальчик. Это моя дочь!

Достаю из сумочки бумажные салфетки, вынимаю одну и, подойдя к ним поближе, принимаюсь стирать Аришины слезы. К счастью, та безропотно принимает мою заботу. Я почти заканчиваю, когда слышу над головой странное жужжание.

– Блядь! Дроны. Быстро в дом.

Ничего еще толком не понимая, бегу вслед за Воржевым младшим.

– Ты сказал нехорошее слово.

– Мне можно. Я взрослый и разозлился. А вот тебе его повторять точно не стоит. – Войдя в дом, Кир опускает Аришу на пол и проказливо дергает за косичку.

– Я и не повторяю, – задирает нос та. – А почему ты разозлился?

– Потому что некоторые нехорошие люди в поисках очередной сенсации забывают, что наша частная жизнь защищена законом.

Что из этой тирады может понять семилетний ребенок – не знаю. Я в свои семь так точно ничего бы не поняла. Но у моей дочери ответ брата, как это ни странно, вопросов не вызывает. Она очень умненькая и догадливая.

– Это журналисты, да?

– Угу. Несколько дней нам придется нелегко, а потом и от нас отстанут. Потерпишь?

Ариша часто-часто кивает, после чего с жаром обнимает Кирилла за пояс – выше просто не достает. Чувствую себя так, будто была с Виктором в той машине. Прислоняюсь к стене. Обхватываю предплечья чуть выше. Скрещенные на груди руки – как пластырь для израненной души. Даже странно, что меня именно сейчас так сильно накрывает. Раньше ведь, без особой надежды что-то исправить, как-то держалась, а тут, когда появился шанс – сдалась.

– Хочешь выпить? – вдруг предлагает Кир.

– Очень, – хмыкаю. – Но я за рулем.

– Ты можешь остаться здесь.

Ариша поднимает головку и мечется взглядом от Кирилла ко мне, от меня – к Кириллу, внимательно вслушиваясь в наш с ним диалог. За это мне Киру глаза хочется выцарапать, ей богу! Ведь согласиться я не могу – уж лучше сразу удавиться, чем провести здесь ночь. Но если откажусь, Ариша подумает, что я опять ее по доброй воле бросаю.

– Мы это чуть позже обсудим, – цежу сквозь зубы.

– Что ж. Тогда я попрошу накрыть на стол.

– А пока хочешь, я покажу тебе свою комнату? – неуверенно предлагает Ари.

– Конечно, – часто-часто киваю я и перевожу взгляд на Кира: – Мы поднимемся.

Я не спрашиваю. Я ставлю Кира в известность. Это моя дочь. И я буду с ней, я буду бороться, что бы ты по этому поводу не думал.

Ариша берет меня за руку. Меня так колбасит, что приходится контролировать силу, с которой я в ответ сжимаю ее маленькую ладошку. Стараюсь прикрутить одержимость, с которой я наблюдаю за каждым жестом моей маленькой девочки, каждым ее порывистым движением, и не плакать от размазывающих эмоций – щемящей нежности и запредельной тоски по упущенному.