Онлайн книга «Один день»
|
Эмма взглянула на него удивленно: — Почему ты так решил? Я не говорила, что ты… — Зато относишься ко мне как к идиоту! Или как к тупому консерватору, потому что не говорю банальностей о том, что война — это плохо. Клянусь, если мне придется высидеть еще одну из этих вечеринок и услышать, как кто-нибудь говорит: «Это все из-за нефти», — я… Ну из-за нефти, и что с того? Или организуйте протест, или прекратите использовать нефть, или примите все как есть и заткните наконец свои долбаные глотки! — А ну не смей приказывать мне… — Глаза Эммы наполнились горячими слезами. — Я не приказывал тебе! Я вообще не про тебя говорю… ладно, забудь. Он протиснулся мимо ее дурацкого велосипеда, который занял весь его коридор, и пошел в спальню. Шторы были опущены, кровать не убрана, на полу валялись сырые полотенца, в воздухе стоял запах их тел. В полумраке Декстер принялся искать ключи. Эмма, стоя в дверном проеме, наблюдала за ним с присущим ей обеспокоенным видом, который так его раздражал; он старался на нее не смотреть. — Почему разговоры о политике вызывают у тебя такую неприязнь? — спокойно спросила она, словно он был ребенком, устроившим истерику. — Не неприязнь… мне просто неинтересно. — Он рылся в корзине с грязным бельем, вытаскивая смятую одежду, искал ключи в карманах брюк. — Мне неинтересна политика — вот, я наконец сказал. Неинтересна ни капли! — Серьезно? — Да, серьезно. — И даже в университете была неинтересна? — Особенно в университете! Я просто притворялся, что это не так, потому что вынужден был это делать. Помню, сидел там с вами в два часа ночи, слушал Джони Митчелл [62] , а какой-то клоун тем временем все бубнил и бубнил что-то про апартеид и ядерное разоружение или про то, что из женщин делают сексуальные объекты… а я сидел и думал: блин, ну как же скучно, неужели нельзя поговорить… не знаю… о семье, музыке, сексе, о чем угодно… о людях, например… — Но политика — это и есть люди! — Эм, ты хоть понимаешь, что значит эта фраза? Какая-то бессмыслица, просто красивые слова… — Это значит, что мы тогда много чего обсуждали! — Неужели? А я помню только то, что в те золотые деньки многим очень нравилось выпендриваться — особенно парням, конечно, которые разглагольствовали о феминизме, чтобы поскорее забраться какой-нибудь девчонке в трусы. Они лишь твердили очевидное: Мандела — хорошо, ядерная война — плохо. Как ужасно, что кто-то там голодает… — Всё было не так! — И сейчас всё то же самое, только темы другие. Теперь все долдонят про глобальное потепление и про то, что Блэр продался! — А ты не согласен, что это так? — Согласен! Да! Мне просто хотелось бы для разнообразия услышать, чтобы кто-нибудь из моих знакомых, хоть один человек, вдруг сказал: «А знаете, Буш не такой уж дурак», или «Слава богу, что хоть кто-то нашел в себе силы противостоять этому фашистскому диктатору», или «А кстати, я просто обожаю свою новую большую машину». Потому что, даже если они окажутся неправы, нам хотя бы будет о чем поговорить! И это хоть как-то умерит самодовольство остальных, и будет хоть какое-то разнообразие среди сплошных разговоров об оружии массового уничтожения, школах и чертовых ценах на недвижимость! — Эй, ты и сам обсуждаешь цены на недвижимость! — Знаю! И я сам себе уже надоел! — Его крик эхом разнесся по квартире. Он швырнул в стену вчерашнюю одежду, и они замерли в темной спальне с опущенными шторами и неприбранной кроватью. — А я тебе тоже надоела? — тихо проговорила Эмма. — Не говори глупости! Я не то имел в виду. — Внезапно почувствовав усталость, Декстер сел на кровать. — Но это правда? — Нет. Ты мне не надоела. Давай сменим тему, ладно? — А о чем ты хочешь поговорить? — спросила она. Ссутулившись на краю матраса, он закрыл лицо ладонями и выдохнул сквозь пальцы: — Мы пробуем всего полтора года, Эм. — Два. — Ну два. Не знаю. Я просто… не выношу, когда ты на меня так смотришь. — Как? — Когда ничего не получается. Как будто я во всем виноват. — Неправда! — Но я себя именно так чувствую. — Извини. Прости меня. Я просто… разочарована. Я очень хочу этого — вот в чем дело. — Я тоже! — Правда? Он взглянул на нее обиженно: — Конечно! — Потому что сначала-то не хотел. — А теперь хочу. Я люблю тебя. Ты же знаешь. Эмма подошла к кровати и села рядом с Декстером. Некоторое время они сидели, опустив плечи и взявшись за руки. — Иди ко мне, — ложась спиной на матрас, сказала она, и он последовал ее примеру, свесив ноги с кровати. Сквозь шторы просочился луч бледного света. — Извини, что я сорвалась, — проговорила она. — И ты меня извини… не знаю за что. Она взяла его руку и прижала к своим губам: — Знаешь, я думаю, нам стоит провериться. Сходить к специалисту по планированию семьи или кому-то вроде него. Нам обоим. — У нас все в полном порядке. — Я знаю. Это просто чтобы удостовериться. — Два года — не так уж долго. Может, подождем еще шесть месяцев? — Мне почему-то кажется, что у меня нет этих шести месяцев. — Ты сошла с ума. — В апреле мне будет тридцать девять, Декс. — А мне сорок через две недели! — О чем и речь. Он сделал медленный выдох; перед глазами проплыла череда картин. Пробирки. Унылые кабинки, медсестры, натягивающие резиновые перчатки. Журналы. — Ладно. Давай сдадим анализы. — Он повернулся и посмотрел на нее. — А как же лист ожидания? [63] Она вздохнула: — Не знаю, возможно, придется… пойти в частную клинику. Спустя минуту он проговорил: — Черт, никогда не думал, что услышу это от тебя. — Я тоже. — Она снова вздохнула. — Я тоже не думала, что скажу это. * * * Установив хрупкое перемирие, он начал собираться на работу. Из-за их глупой ссоры он теперь опоздает, но в «Кафе Бельвилль» теперь и без него отлично справлялись. Он нанял сообразительную и ответственную управляющую, Мэдди, с которой у него установились отличные деловые отношения с намеком на легкий флирт, и ему уже не приходилось открывать кафе по утрам. Вместе с Эммой он спустился по лестнице и вышел на улицу, где стоял обычный серый день. |