Онлайн книга «Этнос. Стигма»
— Чушь, — сказал третий балахонщик, — раз он не корректор и никогда им не был, то не мог ничего нарушить. И дети его не фрактальные бомбы. — Лейх? — жалобно спросил Мелехрим. — Они не являются носителем дисруптивного потенциала, — сказал Лейхерот. — Девочка имеет сильные фрактальные способности, но они не носят критично-триггерного характера. Младенец обладает ими в потенции, но не обязательно реализует. На этом основании я прошу уважаемый ареопаг отменить решение о нейтрализации как не соответствующее новой причинно-следственной линии. Надеюсь, ни у кого нет сомнений в моей компетенции? — В компетенции — нет, — пробурчала вредная тётка, — а вот в мотивах… Вы же заинтересованы в девочке? — Да, — кивнул Теконис, — её способности востребованы в нашем коллективе. Но, поскольку они более не коллапсоопасны, я не вижу, какие к тому могут быть препятствия. — Какая-то чертовщина, — сказал Мелехрим. — Я ничего не понимаю. — Таковы последствия невежества, брат, — торжествующе сказал Лейхерот. — Благие намерения не заменяют знания. — Ареопаг будет совещаться! — сказал сидящий по центру балахон. — Прошу посторонних покинуть зал! Нас с Нагмой и Аннушкой, а также Калеба с Анахитой выпроводили в комнату ожидания. — Мам, ты как? — кинулась к ней дочка. — Не понимаю, — сказала та растерянно. — Всё как в тумане. Нагма, козочка моя, это правда ты? — Да, мам, конечно! — И я правда не видела тебя пять лет? — Почти пять, да. — Я что, с ума сошла? — Агась, мам. Похоже на то. Но ты не переживай, я тебя всё равно люблю. — Анахита, душа моя… — сказал Калеб неуверенно, но она в его сторону даже головы не повернула. Смотрит на Нагму, а глаза заполняются слезами. — Не плачь, мам. Всё будет хорошо, я всё исправила. Ты мне веришь? — Конечно, моя любимая козочка. Верю и люблю. Аллах милосердный, да что со мной было? * * * Ареопаг, вернувший нас обратно в зал, выглядит недовольным и потерянным, но решение вынес оперативно: в связи с тем, что наше существование не несёт рисков для стабильности Великого Фрактала, оберегать которую их священная обязанность, Конгрегация постановляет, что ей нет до нас никакого дела, и мы можем убираться на все четыре стороны. И, желательно, побыстрее. Потому что у них при виде Калеба начинается диссоциативное расстройство — они помнят, что он мятежный корректор, и одновременно знают, что он никогда таковым не был. — Слабаки, — сухо говорит «наш» Теконис, — поработали бы они с элиминацией столько, сколько мы… Михаил, Нагма! Спешу сообщить, что мы рады будем снова видеть вас в составе группы. — Нам надо это обсудить, если вы не против, — прошу я. — Разумеется. С непривычки такие вещи воспринимаются сложно, я понимаю. Я подожду вас, но прошу, не очень долго. Не забывайте, нас ждёт Меровия! — Михаил, — Анахита смотрит на меня своими глубокими светлыми глазами. — Я очень виновата перед вами.
— Мы вроде были уже на «ты», — напоминаю я. — Прости, да. Мне очень неловко и ужасно стыдно. Я сбежала, нарушив все обещания, и бросила на тебя дочь. — За дочь не извиняйся. Это лучшее, что со мной случилось. — Ты не злишься на меня? — Может быть, немного, за Нагму. Ей не хватало матери. Но за то, что у меня есть дочь, я благодарен. — Пап, мы же заберём маму отсюда? К нам, домой? — Ты этого хочешь, колбаса? — Больше всего на свете, пап! Я понимаю, что вы вряд ли теперь поженитесь, но пап… — Она твоя мама, я понимаю. — Михаил, — вздыхает Анахита, — это звучит ужасно эгоистично, я знаю, но мне, кажется, снова некуда идти. И я очень, очень, безумно соскучилась по дочери. — Я не держу на тебя зла и не лишу Нагму матери. — Спасибо, спасибо, пап! — повисла на мне дочка. — Ты самый лучший! Самый-самый-самый! Самее всех! — Не за что. Всё, что мне нужно от Мироздания, — чтобы ты была счастлива. — Я счастлива, счастлива! Уи-и-и! Ы-ы-ы! А-а-а! — завыла восторженно, как в детстве, Нагма. — Анахита… — растерянно бормочет Калеб. — Но как же… Что же… — Оставь их, придурок, — берёт его решительно за локоть Аннушка. — А то сейчас ещё и по рылу выхватишь. На долгую память. — Аннушка… Но как же так? Что со мной? Кто я вообще? — Жалкий рыжий мудак, — ответила та с видимым удовольствием. — Теперь я это вижу совершенно отчётливо. Но дурные привычки ужасно привязчивы, поэтому я не брошу тебя тут посреди площади, а отвезу туда, где всё началось. В твой родной срез, где, как я понимаю, не случилось коллапса. Там прошло много времени, но ты, я думаю, адаптируешься. Хитрожопость-то у тебя не корректорская, а врождённая. — Анна! — окликнул я её. — Лучше Аннушка. Не люблю это имя. — Как скажешь. Можно тебя попросить? — Попробуй и узнаешь. — Довези Анахиту в наш домик у моря. — А сам чего? Я, так-то, не такси. — Мы с Нагмой сейчас уйдём с Теконисом. — Ладно, но учти, это платная услуга. Я больше никому ничего не должна, а бензин денег стоит. — Называй цену. — Тогда не вопрос. Калеба закину и сразу за ней. — Пап, а разве мы не с мамой сейчас? — спросила Нагма. — Я так соскучилась. — Потерпишь несколько дней, колбаса? — Дольше терпела. А что? — У меня есть дело. — Важное? — Важней не бывает. Меровия ждёт. — А что такое «Меровия», пап? * * * — Па-а-ап… — Нагма рушится рядом со мной на кровать. Носом в роскошные здешние простыни. Берконес по-прежнему идеально комфортен, но я, пожалуй, слишком много о нём узнал. Прекрасно знаю эту манеру падать лицом вниз и говорить невнятно, через подушку. Она означает, что дочь что-то натворила, ей неловко, но совесть требует объясниться. Если бормотать в подушку, то не так страшно. — Что, колбаса? — Простишь меня? — А что, когда-то не прощал? — Всегда прощал. Ты самый лучший. Я тебя обожаю. — Не подлизывайся. Скажи уже, не мучай себя. — Я могла выбрать. |