Книга Референс. Карандаш и уголь, страница 20 – Павел Иевлев

— Понимаю. Секреты, тайны, уровень допуска — все как положено. Никаких обид, дело военное. Остаться с тобой или уйти к себе?

— Я не способен повторить прямо сейчас, но…

— Я не про секс, дурачок, нам обоим не восемнадцать. Могу просто побыть теплым плечом рядом.

— Побудь, Зме. Ты права, мне это нужно.

Мы полежали, обнявшись и делясь теплом, потом меня все-таки хватило на второй раз, а потом мы уснули, прижавшись друг к другу. Наверное, ей тоже нужен кто-то рядом.

***

Машина за нами пришла утром. Креон не дал мне обещанных суток.

— Владетель требует вас немедленно. Его сыну стало хуже, — сказал сопровождающий.

— Зме, если будет возможность свалить отсюда — все бросай и вали, — предупредил я ее на ухо, обнимая на прощание.

Она осталась стоять в холле, задумчиво глядя мне вслед, а нас с Алькой торжественно погрузили в машину.

Спикер, он же владетель, он же заботливый папаша Креон, встретил нас в кабинете.

— Сутки ещё не истекли, — сказал я с намеком на укоризну в голосе.

— Обстоятельства вынудили сократить этот срок. Ваше согласие очевидно, на формальности времени нет. Калиду внезапно стало хуже. Утром он потерял сознание на лестнице и упал, получив легкие повреждения тела.

— Я осмотрю ее… Его.

— Вам и вашей ассистентке выделены комнаты в апартаментах наследника, ваши вещи привезут к вечеру.

— Я бы предпочел возвращаться в гостиницу…

— Исключено. Ему требуется постоянный медицинский надзор. Пока результат не будет достигнут и подтвержден, вы остаетесь здесь.

Я не стал спорить. После вчерашнего появления гвардии я этого ожидал — слишком велики ставки, при этом кто-то явно не хочет, чтобы Креон добился цели. Настолько, что готов снести мне башку. Логично держать меня под рукой и под присмотром.

А вот Алька расстроилась, это видно. Но промолчала. Умная девочка.

Пациентка сидит в кресле, поджав босые ноги, смотрит в экран.

— Привет, Калидия, — поздоровался я приветливо.

Ответа не получил.

— Что за внезапное ухудшение? — я решил не обращать внимания на ее неприветливость. Стерпится-слюбится, нам тут долго торчать. А если и нет — то и черт с ней.

— Голова закружилась. Упала. Ударилась.

— Покажи.

— Ерунда, синяки.

— Раздевайся и показывай, — велел я.

Хоть полюбуюсь на красоту, которой собираюсь лишить человечество. Мальчик, наверное, будет симпатичный, но девочка — отвал башки.

Синяк на бедре небольшой, ссадина на локте, ссадина на лбу, большой, круглый, лиловый кровоподтек на плече. Это она здорово приложилась.

— Обо что ты так?

— Не знаю. Отключилась на секунду, пришла в себя — лежу внизу лестницы.

— Странно, не ожидал такой динамики, — удивился я, положив ей руку на затылок. — У тебя не было каких-то чрезмерных нагрузок?

Промолчала. Да и чёрт с ним. Какая разница? Важны следствия, а не причины.

— Улыбнись. Подвигай бровями. Пошевели ушами… Знаю, что не умеешь, просто попробуй. Завтракала?

— Да.

— Глотала нормально?

— Ну… Как будто через силу немножко.

— Плохой признак. Не знаю, что ты делала с момента прошлого осмотра, но больше этого не делай, потеря глотательного рефлекса нам точно ни к чему.

Снова промолчала. Лицо окончательно застыло прекрасной неподвижной маской, улыбок на нём больше не будет, иннервация блокирована. Снизилась внятность речи из-за нарушенного контроля губ. Целоваться ей в ближайшее время не светит. Интересно, она вообще целовалась? Тьфу, какие глупости лезут мне в голову. Внешность имеет значение — будь она страшненькая, я бы воспринимал ситуацию спокойнее, хотя с точки зрения медицинской этики не должен. Вон, даже Алька сопит расстроенно.

— Ну что же, приступим.

— Как это будет… Происходить? — не выдержала девушка.

Страшно ей, надо полагать. Мне было бы страшно.

— Довольно просто — для тебя. Ты сидишь, лежишь, стоишь — как тебе удобнее. Я тебя рисую. Мы разговариваем.

— Рисуете?

— Звучит странно, понимаю, но работает. Можешь потом забрать наброски и сжечь, если хочешь. Искусство ничего не потеряет, я так себе художник.

— Я могу одеться?

— Да, конечно. Но маску, пожалуйста, не надевай.

— А разговаривать обязательно?

— Не хочется?

— Нет.

— Понимаю, я тебе неприятен, и у тебя есть на то причины. Но придется — это контроль обратной связи.

— Не понимаю.

— Сложно объяснить. Когда мы говорим, я контролирую твою точку локуса на фрактале. Чувствую, как меняешься ты и как меняется мир.

— А без рисунков и разговоров не можете?

— Могу. Иногда приходится действовать быстро. Но и последствия непредсказуемы. Поскольку ты не умираешь у меня на руках от ранения в сердце, то лучше не спешить.

— И когда вы начнете?

— Уже начал. Ты сидишь, мы разговариваем, я рисую, — показал ей блокнот с наброском.

— Я ничего не чувствую!

— И не должна. Ты меняешься относительно мира, а не себя, потому что ты и есть точка отсчета.

— Не понимаю.

— Я и сам не очень понимаю, — признался я. — Но факт.

— И когда у меня… Отрастёт… Ну…

— Мужской половой признак?

— Да, — лицо бесстрастное, но её аж передёрнуло от отвращения.

— Всё будет не так, как ты себе представляешь. Сейчас тебе кажется, что ты будешь девочка-с-пиписькой, несчастная и нелепая. Потому что проецируешь себя в мужское тело, и тебе гадко. Так и было бы, если бы тебе поменяли пол гормонами и хирургией, да еще так экстренно, как планировал твой отец. Кстати, не подскажешь, почему? Если ему позарез нужен мальчик, логично было начинать до полового созревания, делать трансгендерный переход плавно, совмещая гормональную терапию с работой психолога, а не растить тебя девочкой до семнадцати, а потом угробить эндокринную систему ударными дозами тестостерона.

— У него был мальчик. Наследником был мой брат, но он умер.

— Соболезную.

— Не стоит. Я его почти не знала. У нас разные матери, мы встречались пару раз в год на официальных мероприятиях. Я даже лица его не видела ни разу.