Онлайн книга «Вулканы, любовь и прочие бедствия»
—Поезжайте,— кивает Тоумас.— А я еще несколько снимков сделаю: тут цвета потрясающие. Я смотрю на него — исключено, что оставлю его здесь, такого нелепо восторженного, не понимающего грозящей опасности. Наверняка у него не хватило ума взять с собой датчик газа и рацию; меня переполняет отчаянная потребность защитить его, силком утащить прочь, спасти от всех опасностей. —Нам осталось взять пробу из озера Грайнаватн,— говорю я самым сухим тоном, на который способна.— Это старый трещинный кратер, и там полно серы. Приглашаю поехать с нами. Он смотрит на меня — с удивлением и радостью: —А вы сами этого хотите? —Думаю, хорошая тема для фотосъемки,— лепечу я.— Ну, там вода зеленая. Он расплывается в улыбке: —Милостивая госпожа, ваши желания для меня — закон! Я ретируюсь в джип, мы удаляемся от озера и въезжаем в зону горячих источников, Тоумас не отстает от нас на своем мотоцикле. —Добро пожаловать в кухню Сатаны!— говорит Йоуханнес, когда мы выходим из машины; вертикально в воздух вздымаются фонтаны пара, словно гейзеры стремятся выломиться из-под земной коры.— Смотри за мальчиком,— он указывает на Тоумаса, который бродит, держа фотоаппарат у лица,— вот уж нам не надо, чтобы он в дырку упал. Милана это точно не обрадует. —Невероятно!— восклицает Тоумас, вскарабкиваясь на большой камень, и наводит объектив. — Когда я был здесь в последний раз, оно было красивого сине-зеленого цвета, а сейчас смотрите — как глаз дракона. Это точно, озеро стоит сфотографировать: из-за серы оно стало неприятно ядовито-зеленого цвета. Ульвар и Йоуханнес осторожно спускаются на берег с пробирками и датчиками, у нас под ногами снова содрогается земля. Тоумас на своем камне чуть не теряет равновесие. —Осторожнее!— предупреждаю я, пожалуй, слишком громко. —Прямо под нами может начаться извержение?— спрашивает он, соскакивая с камня; его распирает неуемная жажда деятельности. —Может, хотя давно уже не бывало,— отвечаю я.— Большинство вулканических трещин здесь расположены к северу и к западу от нас, где текла новая лава. Грайнаватн — это трещинный кратер, образовавшийся при взрыве пара около шести тысяч лет назад. Тогда лавы вышло немного, в основном камни и пар — и ужасный грохот. Взрыв вынес на поверхность по кратерному каналу габбро, и они теперь рассыпаны здесь везде. —Габбро,— повторяет он.— А что это? Я шарю глазами в поисках более-менее ровного камешка. Поднимаю его и стряхиваю с него пыль: —Это не вулканическая порода, а глубинная. Базальт, как и на лавовом поле, только другой. Посмотрите, какой он пестрый, какого красивого цвета. Минералы в нем гораздо крупнее, чем в обычном долерите, потому что он успел застыть на очень большой глубине в земле. —Вот эти точки — это минералы? —Да. Белое — плагиоклаз, силикатный минерал, а черные кубики — намагниченный магнетит. У кристаллов было много времени, чтобы подрасти, и минералы успели образоваться в недрах. —Вечное развивает недра свои,— восторженно цитирует он, разглядывает камень и переводит взгляд на меня.— Ты знаешь переводы Гудбергура Бергссона [24]? Я качаю головой: —Нет, не особо люблю поэзию. —Не особо? Ну а красота как же?— спрашивает Тоумас.— И я спрашиваю себя, что же будет с этим огнем, и ночью его, золою. Я фыркаю. —Я в дополнительной красоте не нуждаюсь. Ее и в науке полно. —Красоты? Да вы шутите! —Только посмотрите вокруг, взгляните, как прекрасен мир. Какая поэзия способна описать, как лава из недр вот-вот пробьет себе путь на поверхность? Поглядите на этот пар, на краски, на освещение, ощутите, как земля содрогается у вас под ногами,— какие стихи с этим сравнятся? Он качает головой: —Без поэзии мы просто неразумные твари на дрожащей земле. А она превращает нас в людей, дает нам высший смысл. Показывает красоту в этом мире, позволяет ее описывать. Я не поэт, стихов не пишу, но свои фотографии осознаю как поэзию. Они показывают нечто иное и большее, чем отраженное в них, я пытаюсь открыть красоту, таящуюся за материальным миром. Вот моя поэзия,— говорит он, поднимая фотоаппарат вверх. —А это,— я поднимаю камень в ответ,— моя поэзия! Глубинная порода из недр земли. Для меня габбро — поэзия. Это — вся нужная мне эстетика! Пришел Йоуханнес, он с грохотом ставит на землю ведро, полное датчиков и пробирок. —Скоро начнется извержение, земля трясется, а вы тут стоите и дискутируете об эстетике и поэзии! Не знаю, что бы сказал на это твой отец, Анна Арнардоттир. —А он сказал бы: тут и без того вздора хватает. Но он бы согласился со мной насчет красоты габбро. —Я не успокоюсь, пока не окажусь дома в Граварвоге [25], — мрачно произносит Ульвар и садится в джип.— Эта хрень вот-вот взорвется! Тоумас показывает мне камень, который только что поднял с земли. —Я возьму твое стихотворение себе. —Да пожалуйста, забирай этот булыжник,— говорю я и иду за остальными к машине. Он вытягивает руку и прикасается к моему предплечью: —Анна, подождите.— Смотрит на меня и, немного помешкав, произносит: — Я много думал о том, что произошло недавно в моей мастерской. Просто не мог перестать об этом думать. Надеюсь, что вы об этом не жалеете. Я молчу. Он продолжает: —Не знаю, что вы этим имели в виду, значит ли это вообще что-нибудь для вас. Но для меня это значило много. Что-то произошло, я уверен. Мы ведь оба это ощутили? Мне удалось выдавить из себя: —Не здесь. —Поехали ко мне. В мастерскую. Сейчас. Давайте? Я опускаю глаза, пусть он истолкует это, как хочет: как согласие, отказ, неуверенность. Затем сажусь в машину к остальным, не обернувшись в его сторону. По дороге в город мы с Йоуханнесом не составляем отчет с места событий. Он находится под слишком сильным впечатлением от нашего диспута о поэзии и без умолку вещает о геологии и стихосложении, а я сижу молча и пытаюсь подавить в себе горячую, смешанную со страхом радость, которая распространяется по моему телу как заражение, звенит у меня в голове, зудит на губах, горячит щеки и стучит сердцем в груди; горячий поток струится в пальцы и вниз, в лоно. Я искренне надеюсь, что остальные не обернутся на меня и не увидят, каково мне: я пылаю, как огненный шар, на заднем сиденье. |