Онлайн книга «Отдай туфлю, Золушка!»
—А ты разве воевал? Он только зафыркал от смеха. Видимо, это как-то само собой подразумевалось. —А я думал, ты только по бабским постелям прыгать горазд,— заметила я ехидно. —«Бабские постели» это лучшее, что есть в нашей жизни, сынок,— весело отозвался он.— Из того, конечно, что безопасно. —Если оно безопасно,— проворчала я. Марион приподнял бровь. —Ишь ты! А ты не так наивен, как хочешь показаться. Но, скажу тебе по секрету, есть такая штука, как кондон. —Что? —Льняной чехол на… —Я поняла!— пискнула я, мучительно покраснев. В самом этом понятии нет ничего предрассудительного, но обсуждать средства контрацепции с Марионом мне было неловко. Я отвела взгляд, основательно смутившись. —Ты странный,— заметил принц вставая. —Спасибо. Часы ударили полчетвёртого. Марион разложил еду по глиняным плошкам, расписанным глазурью, и протянул мне одну из них. Принц раздражался всё больше и больше, он помрачнел, но пытался это скрыть. —А вилки есть? Новый взгляд, полный удивления. Ну не помню я, что уже изобрели, а что — нет! Марион протянул мне вилку. Это была серебряная палочка с двумя прямыми зубцами. Я решила не палиться и не стала спрашивать, есть ли нормальные вилки. Потыкала в мясо задумчиво. Вот так вот прямо нести это в рот? Большим куском? Заляпать штаны и… Покосилась на принца. Марион поймал взгляд, рассмеялся и протянул небольшой нож, заточенный с двух сторон. Понаблюдал как я ем, а затем прищурился: —То есть, пользоваться ножом и вилкой тебе не впервой? Так из какого ты села, милый Дрэз? Жажду узнать, где в нашем королевстве находится такое чудесное место, в котором простые землепашцы едят мясо. Притом исключительно используя нож и вилку. Он облокотился о колено, закинутое на подлокотник кресла и, прижмурясь, уставился на меня. Вот же! Ну почём мне знать, кто и как питался в этом диком средневековье? А без вилки и ножа я есть не умею! Я насупилась. Аппетит пропал. И тут меня озарило: —Госпожа Синдерелла научила. Она не любит, когда едят руками и всё вокруг пачкают. —Интересная у тебя госпожа,— отозвался Марион, задумчиво потягивая вино и закусывая его ребрышком.— Странная не менее, чем её слуга. И, знаешь, что особенно в ней странно? —Что?— насторожилась я. —Я не помню её лица. Совсем. Пытаюсь вспомнить и — не могу. Даже цвет глаз. Помню только, что она поразила меня красотой. —Конечно, вы же не на лицо её смотрели!— ляпнула я и тут же закусила губу. Зачем, боже… Однако Марион не рассердился. Он был как-то необыкновенно задумчив. —Ошибаешься. В первую очередь я смотрю на лицо женщины. Там очень много всего. Например, жадный взгляд. Как же часто я его видел! Оценивающий. Разбирающий тебя по косточкам. Запомни, малец, потом спасибо мне скажешь: самая невинная женщина — само коварство по природе. Даже лучшие из них корыстны и потому продажны. —Ой, ну мне-то не рассказывайте! Я ведь помню «будьте моей музой, моим ангелом…». Или как там… Марион рассмеялся, взял бутылку с вином и лютню, валявшуюся на кресле, рухнул на ковёр, задрал ноги на спинку диванчика, поставил вино рядом с собой и принялся меланхолично перебирать струны. —Не вспомяну любви добром,— запел душевным, бархатным баритоном, — я не нашёл её ни в ком. Я обошёл весь белый свет — любви на этом свете нет. Я разозлилась: —Да как вы вообще смеете петь о любви⁈ Вы сами-то кого-нибудь когда-нибудь любили? Дайте лютню! —Госпожа Синдерелла научила своего слугу музицированию?— Марион приподнял бровь и хмыкнул. —Я от природы талантлив. Дайте лютню! —Извольте. Никогда в жизни не слышал, как музицирует слуга. Он бросил инструмент мне, и я едва успела его перехватить. Совсем с дуба рухнул⁈ А если бы лютня разбилась⁈ Не надо было заканчивать консерваторию, чтобы понять — она хороша. Чёрное дерево и палисандр. Пятнадцать струн! Но и отступать я не привыкла. Побацав по струнам, я попыталась определить, где какая тональность. —Видимо, я погорячился, решив, что с лютней ты управляешься так же хорошо, как с вилкой,— насмешливо отметил Марион. Я не стала комментировать его насмешку. Прислушивалась к звучанию, пыталась различить какие где аккорды и лады. И внезапно вспомнила: мама очень хотела, чтобы я росла девочкой-девочкой. До последнего отращивала мне длинные косы. Я смогла избавиться от них только на выпускной в одиннадцатом классе. Мама ворчала на джинсы и шорты, покупала мне тысячу и одно платье. Ругалась на папу, что он мне даёт мотоцикл. Учила меня кройке и шитью. И я так злилась, когда на мои шестнадцать мне подарили швейную машинку! И ещё: именно мама настояла, чтобы я училась в музыкалке. Меня отдали на «скрипочку», а искусство аккордов показали пацаны во дворе. Я, конечно, не владела игрой на лютне, но… Пальцы! Пальцы-то не обманешь! —Под небом голубым… Ну не КиШа же петь прекрасному принцу, верно? А песня Гребенщикова была самой средневековой из тех, что я знала. Конечно, я немного косячила, немного путала струны и лады, но… Когда я допела и в упор торжествующе посмотрела на Мариона, то увидела, что принц растерял свою меланхоличность. Он был взбудоражен, глаза его горели. —Не знаю, кто ты и откуда…— начал было он, но дверь распахнулась и появилась та самая женщина. —Доброе утро, господа,— многозначительно намекнула она.— Не скажу, что рада приветствовать вас в своём доме в столь… поздне-ранний час… Часы и правда отсалютовали четыре раза, словно подчёркивая слова хозяйки. Женщина зевнула, помахав пальцами перед пухлыми ярко-красными губами. Марион оглянулся на неё. —Кара, я, видимо, должен извиниться?— уточнил холодно.— Или нижайше благодарить тебя за то, что ты… оделась и больше не смущаешь мальчишку? —Только не говори, что ревнуешь, Марион! Это было бы так глупо! Рыжуля опустилась в кресло, а я невольно отметила, что перед этим Кара немного приподняла кринолин вишнёвого платья. Но сидеть, видимо, всё равно было неудобно: моститься приходилось с краюшку. Принц поднялся, поцеловал подставленные ему нежные пальчики. —Конечно, ревную. Раньше Офет любил только меня, а теперь будет разрываться между преданностью своему принцу и вожделением твоего прекрасного тела. Я, знаешь ли, не готов делить с тобой моих верных рыцарей. —А придётся. Уж больно кавалер хорош в постели! Почисти мне померанец, будь добр. Марион взял апельсин из вазы и ножом принялся освобождать его от кожуры. —То есть, меня тебе не достаточно?— ревниво уточнил он. |