Книга Нефритовая лошадь Пржевальского, страница 77 – Людмила Горелик

– Разве радует орла золотая клетка? Я в вашем цивилизованном обществе, как рыба на берегу… Мне кирпичный чай с дзамбой, на аргале согретый, вкуснее заморских яств! У вас в цивилизованном обществе на грош дела, на рубль суматохи. Все безнравственно в городах: порок и проходимство правят всем, прячась под благородную личину. Нет уж, спасибо за такую жизнь; а не променяю я ни на что в мире свою золотую волю! – Он сделал паузу. Вот здесь и остановиться бы ему! Но, увлеченный, он продолжил говорить то, о чем думал эти дни неотступно: – Все эти богатства да удобства мне блага не принесут. Бродяге всегда противен оседлый быт. А что до невест – вы и это упомянули, Аркадий Владимирович, – так моя профессия не позволяет мне жениться. Что ж: я уйду в экспедицию, а жена будет плакать…

Он резко оборвал себя. Все присутствующие притихли, опасаясь задеть вспыльчивого генерала. К мизантропическим высказываниям Николая Михайловича в Петровском уже привыкли, однако обычно он не позволял себе выступать так резко.

Плескачевский – это было видно – остался его речью чрезвычайно доволен; именно на подобную филиппику он намеревался генерала вызвать, ему задуманное удалось. Пыльцов, хорошо знавший взгляды товарища, лишь усмехнулся. Раньше, впрочем, Пржевальский их только в узком кругу родственников и самых близких друзей высказывал. Сводная сестра Александра, тоже неоднократно слышавшая подобные речи, попыталась эффект сгладить:

– Ты бы, Николай Михайлович, не говорил так резко. Люди и впрямь могут подумать, что ты мизантроп и женоненавистник. Слава богу, что в Петровском тебя уже хорошо знают как человека добрейшей души и никто твоим словам не поверит.

И хозяин дома, Тимофей Иванович, гостя тоже как мог поддержал. Он сказал, обращаясь к Пыльцовой:

– А я, Александра Ивановна, хоть и не являюсь ученым путешественником, с Николаем Михайловичем во многом согласен. Наше цивилизованное общество и впрямь изуродовано: притворства много в людях. Нравственному человеку тяжело оставаться искренним… У нас-то в глуши получше: люди проще, душевнее, чем в столицах. Так что я рад возвращению к своим пенатам, счастлив видеть вновь друзей. Надеюсь, наша молодежь – Маша и вот, Аркадий Владимирович, – да, может, и Александра Ивановна, – не откажутся нам спеть сейчас? Перейдемте в гостиную, господа!

Гости стали подниматься.

– Ах, папа, у меня сегодня голова болит – не смогу петь, – обратилась к отцу Мария. – Я, пожалуй, выйду в сад, воздухом подышу. Мне вот, как Николаю Михайловичу, свежий воздух, простор всегда помогают.

– Ты и впрямь бледна. – Тимофей Иванович был озабочен словами дочери. – Возьми с собой Катю – вдруг плохо станет.

– Позвольте, Мария Тимофеевна, я вас провожу, – вмешался Пржевальский. – Вы правильно заметили: мне всегда свежий воздух полезен.

Затем он попрощался с хозяином.

– Пожалуй, я провожу Марию Тимофеевну, да и домой пойду. До новых встреч, Тимофей Иванович! Даст бог, еще встретимся!

И вышел в сад вслед за девушкой.

– Простите, что напросился в сопровождающие, – сказал Пржевальский. – Я ведь уезжать собираюсь. Может, и увидимся еще до моего отъезда, но вряд ли случай представится наедине поговорить.

– Вы уезжаете? – повернулась к нему Мария. – Куда же?