Книга Тайна старой графини, страница 74 – Наталья Николаевна Александрова

– Катя – это одно дело, а Каринка – это совсем другое! – глубокомысленно сообщил Петр и попытался выразительным жестом пояснить свои слова. При этом он потерял равновесие и едва не свалился с табурета. К счастью, опытная фея Света поймала его на полпути и усадила поудобнее.

– Ты не трепыхайся, – проговорила она строго. – Мне тебя с пола отковыривать неохота.

– Меня не надо отковыривать! Меня не надо поднимать! – воскликнул Петр. – Я сам поднялся! Они все врут, что это все мать! Я всего достиг сам!

– Сам, сам! – успокоила его фея. – А не пора ли тебе баиньки?

– Я сам знаю, когда и чего мне пора! – отмахнулся от нее Петр. – Я исключительно сам всего достиг, сам всего добился, а она теперь хочет отнять у меня канал!

– Кто – Карина? – переспросила фея без особого интереса.

– Карина? – Петр удивленно взглянул на нее. – При чем тут Карина? Катька, конечно! Я ей все, а она у меня хочет отнять канал! Ты только подумай, Люся!

– Я Света, – поправила его фея. – А ты не горячись так… канал-то, он никуда не денется, как протекал, так и будет себе течь…

Как видно, Света совершенно не разбиралась в сложных телевизионных проблемах.

– Как я могу не горячиться, если у меня отнимают канал!

– Какой канал – Обводный? – уточнила Света и покосилась на бармена. Тот мотнул головой, что следовало трактовать: «Клиент созрел!»

– При чем тут Обводный? – удивился Петр. – Кана-ал…

– Все тебе будет, – покладисто согласилась Света, – и канал, и канава, а сейчас нам пора домой!

Фея еще раз перемигнулась с барменом, взвалила Петра на свое могучее плечо и поволокла к выходу.

На следующее утро Петр проснулся от какого-то хриплого стона. Через некоторое время он осознал две вещи: во-первых, что стонал он сам, и во-вторых, что лучше ему было не просыпаться.

Ему было так плохо, что впервые за свою жизнь Петр Коваленко задумался о вечном.

Правда, мысли эти были недолгими, потому что на смену им пришел более практичный и насущный вопрос.

Петр попытался понять, где он находится.

Он явно был не у себя дома – не в просторной спальне, оформленной в японском стиле, не в собственном кабинете, обставленном добротной скандинавской мебелью, где ему приходилось ночевать в последнее время, с тех пор, как отношения с женой окончательно разладились.

Сейчас он лежал на продавленной тахте, застеленной несвежими простынями. Над ним нависал низкий потолок с трехрожковой люстрой.

Но самым главным в его нынешнем состоянии было жуткое похмелье. В голове перекатывались валуны и лязгали гусеницы тяжелых танков, перед глазами плавали цветные пятна, как на выставке художников-абстракционистов, на которую ему как-то пришлось зайти с матерью, а во рту был такой привкус, будто он только что вылизал мусорный бачок на Московском вокзале. Петру хотелось немедленно умереть или, на худой конец, выпить чего-нибудь бодрящего.

В этот ужасный момент дверь комнаты со скрипом открылась и на пороге возникло существо женского пола.

Существо это телосложением напоминало борца-тяжеловеса на пенсии, а опухшее лицо носило следы долгой и тяжелой жизни и плохо смытой дешевой косметики.