Книга Дети Антарктиды. Захваченные земли, страница 47 – Даниил Корнаков

— Даже если и так, — произнес Матвей, обращаясь к Лейгуру, — мы должны хотя бы попытаться заполучить Копье.

Исландец внезапно рассмеялся и его смех, хоть и был тихим, тем не менее прозвучал в салоне вездехода как прогремевший вдалеке гром.

— Ты умный человек, Матвей. Скажи честно, неужели ты и вправду веришь, что какая-то жидкость в склянке способна прикончить миллиарды этих тварей? Þetta er bull!* Твой отец долго бы смеялся, услышав об этом.

* * *

*Чушь собачья! (исл.).

— Его отец? — с недоумением спросил Вадим Георгиевич.

Матвей вскочил с места и встал рядом с Надей. Без малейшего страха он схватил исландца за шиворот свитера и при помощи всей имеющейся при нем силы прижал того к спинке кресла так сильно, что та заскрипела. Лейгур не сопротивлялся.

— Ты ни хрена не знаешь, что сделал бы мой отец, ясно тебе? Ни хрена! Так что завали свою пасть, поганый трус.

Он рывком выпустил его из хватки и вернулся на место. На шум пришел Ясир, дежуривший у входа. Араб заглянул внутрь и спросил:

— Все хорошо?

Сержант отмахнулся, веля ему продолжать нести дежурство.

Тем временем Лейгур молча поднялся, взглянул на Матвея и произнес:

— Я был мореходом еще до Вторжения, мы с отцом занимались китобойным промыслом, когда в 2053-м в очередной раз сняли мораторий. В те года китов расплодилось так много, что все страны, входящие в международную китобойную комиссию, дали добро на охоту. В тот день мне было пятнадцать, когда на наше небольшое судно напала здоровенная касатка. Удар был такой сильный, что моего отца, стоявшего в ту минуту у края, выбросило за борт. Это произошло так внезапно и быстро, что никто из экипажа этого не заметил, кроме меня.

У Матвея в голове все смешалось. Зачем он это рассказывает? И с какой стати это имеет отношение к их прежнему разговору? Хотелось его остановить, заставить замолчать, но все же он не стал вмешиваться и дал исландцу закончить.

— И что ты сделал? — спросил сержант. Крайне необычно было услышать любопытство с его стороны.

— Ничего, — с полнейшим безразличием в голосе ответил Лейгур. — Я не бросился за спасательным кругом, даже позвать на помощь был не в силах. Меня парализовало. Я чувствовал себя рыбой, которую очистили от костей, куском бесполезной плоти, способной лишь наблюдать, как на том месте в воде, где оказался отец, через минуту стала образовываться красная лужа и плавник одной из касаток, которая то выныривала, то обратно погружалась в темный океан. — Его пронзительные голубые глаза уставились на Матвея. — Это был последний день, когда я был трусом, собиратель. Я увидел, как моя трусость лишила жизни, как заставила уйти его к Богам со словами о проклятиях в мою сторону. О да, я был уверен, что он ругал своего раззяву сынишку, которой вместо помощи стоял столбом, тупо пялясь на него. — Затем он посмотрел на остальных. — Я понял тяжкую цену трусости и убил ее в себе в тот же самый день, не желая больше никогда иметь дела ни с ней, ни с тем, что она оставляет после себя. Так что называйте меня кем угодно, но уж точно не трусом.

Какое-то время в салоне висело тихое молчание. Ярко представленные образы, которые поселил этот загадочный исландец им в головы, не желали отпускать.

— И к чему вся эта болтовня? — нарушила тишину Надя. — Доказать нам, что ты весь такой бесстрашный?