Книга Диктиона. Пламя свободы, страница 14 – Лариса Куницына

А потом этот удивительный звездолёт на воде. Какой-то неопределённой округло-вытянутой формы и такой же неопределённой чёрно-белой змеино-камуфляжной крапчатой раскраски. Этой штуке видно нравится изображать метеориты или валуны на поверхности необитаемых лун. Я вдруг поймала себя на том, что стою на пристани и придирчиво изучаю незнакомый звездолёт, спокойно покачивающийся на воде в десятке метров от моего дома. Это действительно был очень странный звездолёт, подозрительно напоминающий мне что-то, от чего меня пробирала жуть. Наконец, я решила пойти в дом и выяснить, что всё это значит, и уже на веранде услышала чей-то незнакомый голос, доносившийся из гостиной. Незнакомый, но напоминающий что-то, от чего сердце сжалось в болезненном упоении. Я замерла и прислушалась. Слов своего гостя я не разобрала, но голос Алика прозвучал чётко и уверенно.

— Моя мама самая красивая! — тоном, не терпящим возражений, заявил он.

Это мне польстило. Тем более что тот странный голос, молодой, негромкий и мелодичный, тут же откликнулся:

— Мне нечего возразить на это, малыш.

— А мой папа самый сильный! — выдал Алик.

— Не могу судить, — дипломатично ответил его собеседник. — Не знаком.

— Зато я знаком! — уверенно откликнулся чей-то звонкий басок. — Твой батя, парень, мужик, что надо! С такими лучше дружить. Закурить хочешь?

— Я не курю, — спокойно и с достоинством отказался Алик. — Можешь отдать мне свой кекс.

Стало ясно, что мне пора вмешаться в эту замечательную беседу. Кексы — это те самые грабли, на которые Ал наступает регулярно и с радостью. Несварение желудка его ничему не учит.

Я вошла и сразу же смогла окинуть одним взглядом всю компанию. Ал сидел с ногами в кресле, на коленях у него стояла тарелка с кексами, видимо, предназначавшимися для гостей. Увидев меня, он невозмутимо улыбнулся и поставил тарелку на журнальный столик, где помимо чайных чашек, молочника и сахарницы, располагались чьи-то длинные ноги в ковбойских сапогах. Эти ноги принадлежали симпатичному подростку. Если вы вспомните Давида Микеланджело, то вы примерно приблизитесь к пониманию его прелести. А затем представьте себе, что это античное великолепие венчается головой собачьего Аполлона, и вы попадете в точку. Шикарный юный анубис, уже не щенок, но ещё и не взрослый радостно взирал на меня своими огромными, бездонными тёмно-синими глазами. Он навострил свои большие уши и даже пригладил красновато-рыжую шерсть на широкой макушке между ними. Но при этом забыл убрать длинный розовый язык и припрятать острые белоснежные клыки. Он вскочил, и оказалось, что за прошедшие три года он успел подрасти на целую голову плюс стоячие уши. Форменный синий комбинезон престижного пелларского колледжа сидел на нём как влитой, а на груди поблескивали знаки отличия за успехи в учебе.

И, наконец, третий участник беседы меня пока не заметил. Он стоял у стены и изучал танец единорогов на висевшей там картине Фарги. Он был невысокий и хрупкий, в чёрной шёлковой рубашке, чёрных обтягивающих брюках из шкуры скаталона с широким ремнём, усеянным серебристыми заклепками, с которого на левое бедро свисала толстая цепочка. У него были шелковистые чёрные локоны до плеч.

— Привет! — радостно гавкнул мой старый приятель Тахо и его друг обернулся.