Книга Человек, который умер смеясь, страница 29 – Дэвид Хэндлер

Я смотрел на него. Есть такая старая пословица — чтобы узнать человека, надо съесть с ним пуд соли. Литнегру, как я стал понимать, надо еще и влезть в его шкуру. Я не сомневался в том, что Санни Дэй та еще штучка. Его непредсказуемость сбивала меня с толку и бесила. Начал ли я его понимать? Я не знал, раскрылся ли он передо мной или просто показывал мне того Санни, которого хотел показать. Может, я пытался его придумать, превратить в уязвимого и вызывающего сочувствие литературного персонажа. Может, я никогда его не пойму. Но попробовать стоило.

В какой-то момент Санни пошевелился, и одеяло с него упало. Он сонно потянулся за ним, слабо подергивая ухоженными пальцами, и еле слышно застонал. Я поколебался, потом все-таки укрыл его. Санни что-то промычал и укутался плотнее.

Помону и Онтарио мы проехали в темноте. Небо стало лиловеть, пока мы ехали в горы Сан-Бернардино, а когда спустились в пустыню, оно уже было ярко-синим. Санни проснулся где-то около Викторвилля и заявил, что он проголодался. Мы остановились позавтракать в «Денниз» в Бэрстоу. Кроме нас, там была только пара дальнобойщиков у прилавка. Картофельные оладьи в этом ресторанчике готовили просто прекрасно.

На выходе из ресторана Санни купил газеты. Там было полно заметок о номинациях на «Оскар», и он завелся.

— Смотри, Хоги, комедии опять обошли! Меня это просто бесит. Стэна Лорела хоть раз номинировали на «Оскар» за лучшую роль? А Граучо Маркса? А У. К. Филдса, а меня? Да ни разу. Они думают, мы только дурака валяем. А я вот тебе что скажу: комедии приходится делать то же самое, что и драме. Она должна рассказывать историю, в ней должны быть убедительные персонажи, она должна донести до зрителей свою точку зрения — плюс еще и быть смешной. Это даже труднее. Но снобы и критики этого не понимают. Им нужно, чтоб ты с табличкой стоял. Чтоб все было торжественным и скучным. Они ведут себя так, будто развлекать людей — это преступление. А их надо развлекать. Как сказал мне однажды Сэмми: «Если не хочется отбивать такт ногой — это не музыка».

— В моем деле тоже так, — сказал я. — В литературных кругах тебя принимают всерьез, только если твои книги невразумительны и читать их тяжело. Если ты стараешься писать понятно и увлекательно, критики считают тебя легковесным.

— Ну, ты же им нравишься, а ты не нудный.

— Да, правда, я нудным не был, но я так и не написал второй книги. Уж на второй они бы до меня добрались.

— Кончай уже так говорить, меня это очень сильно раздражает.

•— Как — так?

— Ты говоришь о себе в прошедшем времени, будто тебе восемьдесят или ты уже умер. Ты молодой и талантливый. Ты еще много книг напишешь — хороших книг. Тебе просто надо поработать над своим подходом к жизни. Не «я был», а «я есть». Скажи: «Я есть».

Я, конечно, сказал.

— Вот так-то. — Он снова посмотрел на статью в газете и раздраженно поморщился. — А, к черту. Талант не у критиков, а у нас, и мы знаем, что делаем.

Он сунул руку в маленький холодильник, стоящий прямо перед нами, достал две бутылочки «Перье», открыл их и одну протянул мне.

— У меня только один вопрос, — сказал я. — Если мы оба такие умные и знаем, что делаем, почему мы тогда сейчас в полном дерьме?

Санни изумленно уставился на меня, потом рассмеялся. Взял и рассмеялся в ответ на то, что сказал я.