Книга Сестры Ингерд, страница 168 – Полина Ром

-- Матушка Тересия… Я все еще боюсь ошибиться… – мне приходилось подбирать слова. Я много-много лет не пользовалась этим языком.

-- Это я, Ольга. Даже не сомневайся, – женщина снова ухмыльнулась и позвонила в колокольчик, стоявший у правой руки.

Дверь распахнулась, вошли две монашки, которые молча и споро накрыли нам ужин. Никаких особых изысков, но достаточно разнообразный. В общем-то, на ужин нам выставили почти то же самое, что мы с мужем заказали в трапезной. Так же тихо и незаметно, как вошли, женщины покинули комнату. А мать Тересия, в которой я все еще не могла полностью признать свою сестру, суховато сказала:

-- Ешь, пока все теплое, – и приступила к ужину.

Первое время я машинально клала пищу в рот, утоляя первый голод, но, наконец, отложила вилку и спросила:

-- Боже мой, Ангела… Я уже и не думала, что когда-нибудь встречу тебя. Объясни, как ты здесь оказалась?!

Продолжая так же медленно и аккуратно есть, монахиня прервалась буквально на секунду, чтобы ответить:

-- Доедай. Скоро все унесут, а у нас будет чай и время, чтобы поговорить.

Я заметила, что порции, которые берет себе в тарелку Ангела, весьма невелики, что ест она неторопливо и размеренно. Спорить я с ней не стала: это ее территория, и она лучше знает, когда будет время для разговора.

Чай нам накрыли так же тихо, быстро и аккуратно, как перед этим стол. Я обратила внимание на одну деталь: к чаю подали свежее масло, еще теплые булочки, а также мед с вареньем. Но все эти вкусности поставили прямо передо мной. На половине стола Ангелы стояла только элегантная фарфоровая чашка травяного настоя. Заметив мой недоуменный взгляд, мать Тересия прокомментировала:

-- Я не ем сладкое. С тех самых пор не ем.

-- Расскажи… Отец Давид увез тебя почти восемь лет назад. Но как ты стала матерью настоятельницей. Тебя принудили? Заставили постричься?

-- Отец Давид лечил меня. Лечил не столько тело, сколько душу.

Женщина смотрела в свою чайную чашку, и я понимала, что слова эти даются ей нелегко. Она сделала глоток, еще несколько мгновений помолчала и только потом заговорила.

-- Тогда я мечтала об одном: сбежать из замка и отомстить всем. Всем вам. Пять лет в этой тюрьме довели меня до самого дна… Если бы не епископ, я бы вытворила что-нибудь такое, что мало никому бы не показалось. Может быть, подожгла бы собственные комнаты, может быть, попыталась убить охрану. Я тогда искренне не понимала, что у меня просто не хватит на это сил. В монастыре, куда привез меня епископ, я приходила в себя больше года. Да, я была безмозглой курицей, которой хотелось власти и поклонения от мужчин. Это тот ресурс, на котором я паразитировала. Точнее, считала, что оплачиваю его собственной красотой.

Я молчала, боясь прервать этот монолог. Но, кажется, моя сестра совершенно не нуждалась ни в мой деликатности, не в моей помощи.

-- Потом, когда я пришла в себя и здраво оценила свою внешность, – она хмыкнула. – Это был самый тяжелый момент. Принять себя такую: с обвисшим морщинистым лицом, со складками на теле… это было очень нелегко, баронесса.

Пауза затянулась, и я спросила:

-- Ты не хотела бы увидеть детей? Я могла бы…

Настоятельница перебила меня:

-- Нет. Никакого желания видеть их я не испытываю. Я и родила-то только потому, что у меня не было выбора. Не все женщины созданы для того, чтобы возиться с детьми.