Онлайн книга «Мю Цефея. Шторм и штиль»
|
Это была поэзия, эпическая, тяжеловесная, пронзительная поэзия — такое отсутствие страха. Это был чистый тысячеградусный спирт. Мертвая вода, что исцеляет любые повреждения. А потом позади скрипнула дверь, и тоненько, облегченно закричала женщина. Это — жестоким, садистским чудом — была Тамара, живая и напуганная. И Влад бросился к ней. И вновь был страх, и страх был жизнь. 3 Судно движется вдоль среза событий стремительно и напористо. Иначе тут нельзя: того и гляди, свалишь на внешнюю или внутреннюю сторону, а ни там, ни тут нас не ждут. Если верить дневникам нашего отца, то из среза можно выпасть даже туда, где мир никогда не страгивался с орбиты лет и сохраняет дискообразную форму. Или наоборот — туда, где уже все окончательно случилось. Даже не знаю, что было бы хуже. Впрочем, Талек нынче трезвый и отдохнувший, потому лучшего буревого нам и искать не надо. Он успевает оттолкнуть непонятные громады железных кораблей-ледоколов, ухитряется отпугнуть морских змеев и обдурить невыспавшихся Древних, предчувствующих неладное. Напевает нечто совершенно мрачное, про маму, которая-де, пусть услышит и пусть придет, и мне упорно мерещится нечто запредельно хтоническое в песенке, развлекающей нынешних ребятишек. Слишком уж устал, видимо. Плохо то, что на высокой скорости мы можем проскочить мимо других обывателей среза — или непрошеных гостей. Котька плавает в воздухе, торопливо вычисляя что-то сугубо свое и морщась от ощущения этого самого воздуха на чувствительных полосах вдоль боков. Он у нас рыбка-воздушник, спец по части работы с водами и первый матершинник. Прямо сейчас, покрывая бумагу цифрами, Котька изощренно кроет заморских умельцев, судя по всему, сподобившихся исхреначить из флогистоновых вливаний нечто эпохальное и потрясающее в местности под названием Йеллоустон. Того, что я разбираю, как раз хватает, чтобы испугаться до упору. Максимка старательно держит ладошки возле ушей. Молодец. Нужно соблюдать приличия, ведь так? Даже если нас — всех нас, идущих на данном судне к неведомому итогу, — по-хорошему и вовсе не бывает. * * * Это случилось очень давно, говорил Влад. Не началось, Тамарчик, а именно что случилось. Потому что Архимед и Пифагор как раз и заложили основу, на которой поднялась Академия. Не зря же на знаменах их рисовали в самом начале, помнишь? Тамара не помнила, она не шибко интересовалась историей, тем более такой перевранной сто тыщ раз, как история революции. Не только истинной, Научно-технической, но и всех, выдуманных, дабы замести ее следы. Тамару интересовали другие вещи, в Воронеже они и уцелели-то благодаря тому интересу и холодному пронзительному чутью: прыгнули в полуторку и отправились подальше от вокзала примерно за полчаса до начала облавы, в которую угодили тысячи старородцев. Влад и не ждал от нее внимания, он говорил-то лишь потому, что перекладывал, переставлял местами в голове какие-то разрозненные правды и полуправды, факты и версии. Снова и снова, оплачивая билеты, и покупая ту мохеровую шаль на рыночке, и даже во сне… нет, особенно во сне. Ну вот, говорил он, так и решилось: построить свой мир. По стройным формулам и просчитанным орбитам. Без теплорода. Без хрустальных небес. Разрушить замшелые догматы. Ага, кивала Тамара, разрушить, оно завсегда, как же ж. И как? Влад усмехался пепельной выцветшей улыбкой: как и предполагалось всякими ретроградами и пораженцами, мир тут же стал замерзать без флогистонового слоя. Этого и ждали, потому сразу же закачивали теплород под землю, чтобы решить проблему, создав источник внутреннего тепла. Тамара скучнела, вспоминая, чем обернулся этот проект. А вот что начнет рушиться свод… Влад замолкал и прятал глаза. Не ждали, догадывалась Тамара. Ну а как иначе? Убрать подпорку и ждать, что… |