Онлайн книга «Мю Цефея. Цена эксперимента»
|
Лежал под бугорком не «кокон», а раздавленный, изувеченный капитан, начальник погибшей заставы. Я его только по нашивке узнал. Мох, который вырастает там, где прошел «грибной дождь», обладает множеством полезных свойств. И все уникальные. Останавливают процессы гниения, обеззараживают, лечат и так далее. Бесценный, сука, эликсир! Его собирают до последнего кусочка и на Землю отправляют. Капитан сохранился под ним как новенький, даже кровь не свернулась. Нет, я все могу понять, даже «коконы», но зачем было так уродовать человека? Просто убить не в кайф иудам, что ли? Крышу у меня снесло от этого зрелища конкретно. Что творил, лучше не описывать. Остановился только после того, как саданул ногой по чему-то твердому. Хорошо саданул, аж в колене отозвалось — обувь-то у дельтапланеристов легкая. Наклонился, смотрю, а это фотоаппарат. На заставе фотокор с Земли гостил, это мне уж потом сказали. Известный российский журналист Акихиро Великанов, может, слышала. Так вот, тело его так и не нашли. Что с ним иуды сотворили, страшно представить. Стоп, стоп, Вася, тебя уже несет. Прости, ангел мой, за написанное. Должен был выговориться. Должен. Чтобы не рехнуться. Посылать это письмо, ясное дело, не стану. * * * Акихиро поцеловал Сиатту в пятнышко белого пуха на животе, и она засмеялась. — Щекотно, — сказала она по-русски. «Щ» у нее было дробным и почти звонким. Человек так произнести не сможет никогда. Акихиро не мог до сих пор, хотя от человека в нем оставалось не так уж много. Запущенная «грибным дождем» перестройка организма протекала поразительно быстро и без малейших эксцессов. Теоретически так она должна была протекать у всех, но на практике он оказался всего лишь восьмым счастливчиком за весь период эксперимента. Иу-еу не любили слово «эксперимент», считая, что в нем слишком много ненастоящего, предполагаемого, временного. Слово «теоретически» они не любили по той же причине. У них вообще было потрясающе много ограничений в повседневной речи, с этим предстояло разбираться всю жизнь. Акихиро трудности не пугали. Он был готов заниматься здесь чем угодно — любая совершенная малость приносила огромное удовлетворение. Если она оказывалась совершенной. Игра слов получилась неидеальной, в русском из-за малого количества ограничений она и не могла быть идеальной, но сам факт!.. Игру слов иу-еу ценили чрезвычайно. И то, что Акихиро иногда мог если не сравниться, то хотя бы приблизиться к ним, делало его счастливым. Но самым огромным счастьем была любовь Сиатты. — Ты все еще считаешь себя предателем? — От сострадания цокая и щелкая сильнее обычного, спросила она, уловив перемену в его мыслях. — Нет. Наверное, нет. Но я все еще верю, что людей можно убедить закончить войну. Нужно только подобрать правильные слова. И оттого, что я не бегу сломя голову на базу, выкрикивая эти слова, мне худо. — Семеро до тебя уже пытались. Их убили. — Да, — сказал Акихиро. — Значит, они не нашли нужных слов. — Они слишком спешили. — Я спешить не буду. Времени-то у меня сколько угодно. — И даже больше, — сказала Сиатта. Затем строго нахмурилась и потребовала: — А теперь повтори это на тэччи. — Мои слова или твои? — Те и другие! Он повторил, разумеется, с ошибкой. Разумеется, с дичайшей и от этого страшно смешной. Сиатта расхохоталась, Акихиро тоже. Потом он сгреб ее в охапку, закружил, выщелкивая слово за словом признание в том, в чем нельзя признаваться на людях по-русски, а на тэччи не только можно, а попросту нужно. Запретов в языке иу-еу хватает, но запрета на слова о любви, в том числе плотской, в нем не существует. |