Книга Изменить нельзя простить, страница 64 – Анна Томченко

Внизу живота все горело.

Так сильно, что сведённые ноги не помогали заглушить голос тела, которое требовало продолжение. Ещё больше прикосновений, откровеннее, злее. Почти до боли, до содранной кожи от следов ногтей, до стёртых слизистых.

Нет.

Кирилл — яркий насыщенный афродизиак.

Пряный немного. И упомрачающе горячий.

По телу теперь пробежал озноб, и я, отвернувшись, обняла себя руками.

Руками, которые прикасались к сильному твёрдому телу, запоминали очертания мышц и запястья, которые перетянуты венами, и пальцы жесткие.

Я медленно прошла в ванную и включила холодную воду. Залезла под душ и, стискивая зубы, старалась не заорать. Не выдержала и прибавила горячей. Контраст создал ощущение, словно я горела изнутри, снаружи — под коркой льда, и по ней уже растеклась тёплая вода.

Долго стояла под теплыми струями, переступая с ноги на ногу.

— Почти нет веснушек… — сказал Кирилл сегодня, когда мы остались одни на террасе. Я обернулась и непонимающе посмотрела на Бестужева, потому что веснушки были. — Даже тут…

Кирилл медленно приблизил к моему лицу ладонь, аккуратно провёл указательным пальцем мне по кончику носа. Я выдохнула и отвернулась, чтобы не продлевать контакт. Зря. Этот контакт был неразрывным, потому что даже сейчас, стоя под водой, я прокручивала перед глазами эту сцену. И в ней Кирилл улыбался глазами.

А потом снова водоворот мыслей, который выбросил меня в загородный дом отца, куда мы с Андреем приехали на выходные. Я лежала на шезлонге и грелась под солнцем, а на спину легло полотенце.

— Прикройся, а то вся опять будешь в конопушках.

Конопушки и веснушки были такими разными. Первые словно принадлежали деревенской девке, а вторые — девочке-гимназистке с толстыми косами до талии.

Какая яркая, слишком заметная разница. И как жаль, что я не видела ее раньше.

В постели стало хуже. Грубая ткань врезалась в кожу, колола слишком явными складками, которые как напильник царапали. Я вертелась из стороны в сторону, совсем потеряв сон, не замечая, как на город опустилась ночь с густыми своими чернильными сумерками, которые могли бы написать прекрасный роман перьевой ручкой по старой жесткой бумаге.

А может на холсте.

Кожа зудела, и я, завернувшись в одеяло, встала и прошла к креслу у окна. Опустилась в него.

— Знаешь, Ев, — как-то сказал мне Андрей. — Ты иногда такая сложная, как сопромат.

— А ты прямолинейный как треугольник, — фыркнула я и переставила снова чашки в шкафу. Андрей поджал губы, а потом, резко подойдя, выхватил из рук самую маленькую кружку с одним изъяном — на ободке выщербина появилась, и швырнул в мусорное ведро.

— Так лучше? — уточнил Андрей, бесясь, что снова я навожу только мне одной понятный порядок. — Теперь не мешает твоей геометрии?

И следом щелчок пальцами вернул меня в самолёт с Кириллом.

Жаль, не увидела раньше, какой Андрей…

Я спрятала лицо в ладонях и замерла на пару мгновений, которые заставили сердце стукнуться пару раз, поднимая волну огня.

К черту все.

Я слишком много уделяла внимания вопросу своего благочестия.

Одеяло осталось в кресле, а я накинула на себя сарафан. Всего несколько шагов до двери. И два шага за ней.

В коридоре было тихо. Я задержала дыхание, поэтому быстро пересекла расстояние стены между двумя соседними номерами. Всего лишь постучать. Даже руку подняла.