Книга Собственность Дьявола. Право на семью, страница 92 – Елена Николаева

Должна признать, реакция у парня что надо. Ловко ловит украшение в ладонь.

— Дай мне секунду. Сейчас сниму трусики. Передашь их Руслану Георгиевичу.

— Маша! — напрягшись всем телом, Рома застывает, глядя на меня через лобовое стекло. — Вы же понимаете, что у меня приказ — не выпускать вас из виду?

— Тебе сложно передать стринги за сорок лямов моему мужу? — скрестив с ним взгляды, незаметно вытаскиваю оружие из тайника и прячу под слоями юбки.

— Отдадите ему сами.

— Боюсь, я не доживу до этого момента. Открой мне эту чертову дверь, пока я не задохнулась! Разблокируй замок! Живо!!! — вцепившись за лиф платья, кричу как сумасшедшая, так громко, что мой голос моментально хрипнет. Меня начинает сильно трясти. Так сильно, что даже Рома теряется…

Руслан

— Руслан! — Георгий ловит меня у выхода, надевая пальто.

Останавливаюсь, но не поворачиваюсь к нему. Не хочу видеть его лицо. Целее будет, а то не ровён час живого места на нем не оставлю.

Сукин. Мать его. Сын.

Весь вечер хочется ему вмазать за все месяцы пережитого ада. За то, что держал меня за идиота, наблюдая за тем, как я сходил с ума. За то, что помог Маше вырвать из меня душу.

Гребаный Копперфильд…

— Зачем ты мне её отдал? — не поворачивая головы, произношу достаточно спокойным голосом, хоть и бомбит меня внутри нереально.

Убил бы. Разорвал на куски.

Руки так и чешутся схватить Георгия за горло и свернуть ему шею.

— Столько месяцев ты её скрывал. Что изменилось, Гер?

— Она любит тебя, — голос Астафьева раздаётся совсем близко.

Спиной ощущаю исходящую от него энергию и прилипший к затылку долгий взгляд.

Глубокий вздох не приносит мне облегчения. Я всё время думаю о них. Было между ними что-то или нет? Трахал он мою жену или это моё больное воображение, которое не даёт мне покоя ровно с того момента, когда я узнал, что Маша действительно жива.

Моя. Маша. Жива.

Почему Астафьева, мать их?

Почему не Прохорова, не Вершинина, не… да не знаю, блять!

Почему другую фамилию не взяла? Почему его? Геры?

Почему в документах о рождении детей какая-то лажа?

Что, блять, всё это значит?

— А ты? — после выдержанной напряженной паузы добавляю я: — Любишь её?

Озноб разбивает внутренности зябким холодом. Вида не подаю. Дышать становится совсем тяжко, будто крепкими обручами сковало грудь.

— Люблю, — Гера вгоняет в спину кол. — Но не так, как ты думаешь.

— Ты не можешь знать, как и о чём я думаю, — с горечью ухмыляюсь я. — Иначе бы ты сейчас не рисковал собственной жизнью.

— Я люблю её как дочь. Машу отпусти сегодня. Не дави на неё. Пусть переспит с мыслью о том, что вам придётся заново создавать семью. Она растеряна. Сама не знает, чего хочет. Её нужно направить. Только не твоими методами, Руслан. Дай ей шанс понять тебя и простить.

— Я такой, какой я есть! — холодно рявкаю, поворачиваясь к нему лицом. — Не тебе меня судить. И не ей! Имеет то, к чему стремилась!

— Исай, пришло время собирать камни, а не снова разбрасывать их.

* * *

— Что ты задумал, Гера?

— Я хочу, чтобы она была счастлива. И только тебе под силу сделать её такой. В этом я сегодня окончательно убедился.

— Убедился? Я не ослышался? Нет? — мои брови взлетают вверх. Давно меня так эффектно не удивляли. Не знаю даже смеяться или печалиться. — Какого хрена, Гер? Ты кто, блять, такой? Всемогущий вершитель судеб? Гребаный гуру? Чертов астролог? Кто ты, мать твою, такой? — выдохнув эмоциональный накал, сбавляю тон. — Пойдем, выйдем на улицу. Здесь дохуя лишних ушей.