Книга Я буду первым, страница 29 – Натали Лав

Я открываю рот, чтобы сказать, что он где-то стукнулся головой об угол. Сильно. Если позволяет себе такие выходки.

Но меня сюда привели явно не разговаривать. Потому что поток гневных невысказанных слов встречает горячий рот мужчины. И его язык, который сразу же оказывается у меня во рту.

И да, у меня не отключается разум. Я не теряюсь в пространстве. Я понимаю все, что происходит. Но менять ничего не хочу.

Руки ложатся на его сильные плечи. Надо бы оттолкнуть. Но они напротив прижимают меня к нему крепче. Я пожалею о том, что я делаю, как только он меня отпустит. Но сейчас это то, что нужно.

У меня во рту вкус его рта. Он приятен. Он возбуждает. Между ног рождается сладкое томление. И влага. Хочется потереться о него, чтобы унять эту потребность. Я принимаю все, что он дает мне. Его руки, что мнут мне попу, лишь усиливая жажду. Его язык, что мечется по моему рту, то сплетаясь с моим языком, то оглаживая небо, зубы. Не хочется ни отворачиваться, ни отпираться, что я хочу его. Именно его, а не Кирилла, или еще кого-нибудь из миллионов мужчин, что живут на планете.

Он чуть отстраняется, жадно рассматривая мое лицо. Наверняка раскрасневшееся. Делает шаг, прижимает меня к стене и рукой задирает платье, ныряя под капрон колготок и кружево трусиков. Мне не хочется, чтобы он смотрел на меня, потому что сама чуть развожу ноги, приглашая его. И я за шею притягиваю его ближе к себе, подставляя ему свою под губы. Хочу чувствовать его на своей коже.

Рука мужчины гладит лобок сначала нежно, трепетно, потом грубо сжимая, почти до боли, а зубы кусают шею.

Я вскрикиваю, а он мне ядовито шепчет в ухо:

— Никто, да?

Сейчас бы разорвать контакт, но как же сладко мне становится, когда его пальцы скользят между влажных складок. Я никому не позволяла трогать себя там. Никто до него не вызывал у меня такого жгучего желания самой насадиться на пальцы, что меня ласкают.

С губ срывается стон, когда он надавливает на особо чувствительную точку.

— Никто, Лен. Правда?

Он вынимает руку и отстраняется. Зрачки расширены, дыхание рваное, грудная клетка ходит ходуном, челюсти сжаты. Он делает шаг назад и насмешливо произносит:

— Если бы я захотел, я бы уже тебе вставил. Прямо здесь. Как последней… — тут он обрывает фразу, не договаривая какое-то мерзкое слово.

Обида и неудовлетворенное желание захлестывают меня с головой, поэтому, когда он выходит из комнаты, в спину ему летит:

— Зря не вставил. Значит, первым будет Гордеев.

— Дура! — срывается с его губ, но он уходит, не оборачиваясь.

Я же ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы он вернулся, обнял и поцеловал.

Когда дверь за мужчиной закрывается, несмотря на гомон ночного клуба, я оказываюсь в оглушающей тишине. И в растерянности, что так легко позволила манипулировать собой.

Мне нужно держаться от Платона подальше. Как можно дальше. Он не тот, кто будет лелеять и оберегать. Он тот, кто попользует, сломает и выбросит.

Платон

Вылетаю из клуба на улицу. Как смог уйти, сам не понял. В голове — руины после апокалипсиса. Новый мир.

Ловлю себя на том, что руки чуть дрожат, когда прикуриваю. Вот ведь довела, ведьма. Этот вечно задранный к небу нос. Это вечное превосходство. В каждом жесте. В каждом взгляде. Сама ведь ничего толком не знает и не понимает, дурочка маленькая. В паху неприятно ноет. Больно и противно. Это женская половина уверена, что возбужденному мужику остановиться раз плюнуть. Их бы в наши шкуры. Чтобы они также в случае облома мучились.