Книга Мороз.К.О. - мэр Елкино, страница 74 – Лина Коваль

Извиниться, на хрен?

Я?

Перед ним?

За то, что меня в Елкино сослали?

— Извиниться, — вздыхаю так, будто вспарываю воздух ковшом экскаватора. — Можно и извиниться.

— Похвально. А трудитесь все там же?

— А вы не знаете? — злюсь и снова превращаюсь в экскаватор. — Там же!.. В Елкино.

— Прекрасно.

— По поводу Ники… У нас с ней все серьезно.

— Что? И замуж за тебя пойдет?

— Замуж…

— Пойдет?

— Хм…

— Ну?

— Пойдет! — киваю.

— О, как. Интересно.

— Просто... позже.

Он разочарованно ухмыляется.

— Позже любой дурак сможет, — снова отвлекается на тарелку, будто теперь потерял ко мне интерес.

— Ника еще молодая. Я, в целом, понимаю ее страхи, хочется пожить свободной жизнью, учиться. Девочка ведь. Цветы, конфеты, театр...

— Театр? В Елкино-то? — кривится.

— Ладно, с театром переусердствовал. Согласен.

Коновал вытирает рот белоснежной, накрахмаленной салфеткой и бросает ее в тарелку.

— Унеси.

Официант подрывается.

— Ты ко мне сам пришел, — говорит мне, смочив горло вином. — Да и вижу, мои ребята были с тобой невежливы. Вон какой у тебя пряник расписной.

Сломанный нос предательски тянет.

— Я ведь Нике зла не желаю. Я отец. Она вот тоже все окна исслюнявила, пока тебя ждала. Но у меня есть, так скажем, некоторые проблемы со здоровьем. Необратимые проблемы.

— Сожалею...

— А ты не сожалей, Константин. Ты послушай. Всему вас учить надо. Человек я не последний. Четверть века бандитские рожи штопал, да пули из брюшины извлекал. А преемственность — это святое. Новых людей никто не ищет, коли их можно старыми кадрами заменить. Я давно веду обычную мирскую жизнь, Костенька, — признается любитель перепелов. — А вот когда меня не станет… Как ты думаешь, куда все эти рожи почапают?

— К Нике, — мрачно отвечаю.

— В-о-от… — выставляет указательный палец и цыкает. — Ты думаешь, я не знаю, что сынок Гордеева дегенерат, каких еще поискать? Знаю, конечно. Но в дом к другу моему Гордею эти черти точно не сунутся. Побоятся.

— Ко мне в дом они тоже не сунутся, — твердо произношу.

— Ты сначала Нику туда... засунь…

— М-да, — сникаю.

— Вот и я о чем.

Барабаню пальцами по столу, крепко раздумывая.

— Дайте мне время, — предлагаю спустя минуту. — Год.

— А вот хрен в стакан. Нет у меня года, — хрипло откашливается. — Мне надо дочь пристроить. Она — единственное, что у меня осталось. Миллионы эти, антиквариат — все ей одной достанется. Другая бы в Куршавеле зависала, как у Гордеева старшая, а моя вот к тетке съехала. Просто не повезло.

— Еще как повезло, — тут же не соглашаюсь. — Ника замечательная девушка. Лучшая.

Он разводит руки в стороны. Мол, что есть, то есть.

— Хорошо. Дайте мне полгода, — тут же поднимаюсь.

— Лады.

— Полгода. И мы поженимся!..

Лицо Коновала становится серьезным.

— Или Ника возвращается в Москву и выходит замуж за Гордеева.

— По рукам, — тяну ладонь.

Ника-Ника-Костяника. Ну, держись. Залюблю.

— Да, я попрошу тебя ничего не сообщать дочери. Иначе она выскочит за тебя из вредности.

— Из вредности мне самому не надо, — соглашаюсь. — За это можете не переживать.

— И никакого секса!..

— Чего-чего? — усмехаюсь.

— В смысле, просто предохраняйтесь.

— А… это понятно. Я так и планировал.

Несмотря на свои тридцать один, даже робею и мнусь. Что за люди эти Коноваловы? Тут дело жизни и смерти, а они вечно про свои презервативы?..

— Может, все-таки отобедаешь со стариком? — после рукопожатия интересуется.