Книга Моя Мия. На осколках первой любви, страница 70 – Лина Коваль

Представляла…

Что когда это наконец-то случается и Громов впервые в нашей жизни переходит очерченную им же границу я… опустошена.

Наверное, если б раньше… Не знаю.

Месяц назад я бы отнеслась к его языку во рту, как к новогоднему чуду, которого ждала девятнадцать лет. А сейчас?..

Это больше похоже на удар под дых.

— Мирон, — шепчу, всхлипывая. — Не надо, пожалуйста.

— Почему? — отзывается он, проникая пальцами под волосы и ласково поглаживая шею.

Мотаю головой.

— Пожалуйста…

— Не могу, — хрипит он через усилие. — Ты такая… — вздыхает тяжело. — Вкусная. Как сахар, сладкая. Весь день об этом мечтал…

Твою мать.

Ещё раз целует, проникая горячим языком глубже, будто сейчас сожрёт и кусочка не оставит. Пытаюсь забрать внутрь воздуха побольше, но не получается.

Сдаюсь совсем ненадолго, позволяя Мирону делать всё, что заблагорассудится.

Я ведь любила его всю жизнь… Считала, что это навсегда.

Да о чём же я?

И сейчас его люблю. Наверное.

Я поклялась его забыть, оставить, с мясом вырвать из окровавленного сердца. Практически, смогла. Вот-вот получится. Я чувствую.

А он?

Может, и вправду говорят, чтобы обрести, надо отпустить?..

Его губы такие мягкие… Не такие, как в четырнадцать, неумелые. Мирон превратился в мужчину, который точно знает, как надо целовать, чтобы захотелось большего.

А я, кажется, хочу, — взрывается мысль в помутнённом сознании. Бабочки внизу живота вновь оживают.

Ладонь Мирона по-хозяйски располагается на моей ягодице. Сжимает несколько раз, выбивая всхлипы изо рта. Затем спускается чуть ниже, оглаживая нежную кожу, подцепляет под коленкой и укладывает на плоский тугой живот.

От бесстыдного ощущения твёрдости под лодыжкой отчаянно сдавливаю широкие плечи.

Каждую секунду, каждое мини-мгновение, уговариваю себя откинуть все мысли и наслаждаться близостью его тела…

Я не знаю, что это… Желание вернуть ему пинок под зад, которым он меня щедро наградил в машине в ночь, когда признался в любви к своей официальной девушке, или возникший вдруг из ниоткуда здравый смысл, но я вдруг отстраняюсь и прикрываю влажные требовательные губы ладошкой, которую Громов тут же нежно целует.

— Мир, послушай.

Настойчивая ладонь продолжает сжимать моё бедро.

— Да что с тобой? — подскакиваю.

— Ш-ш-ш… Разбудишь.

Кивает на дверь, напоминая про Галину Сергеевну.

— Какая муха тебя укусила, Громов? — шиплю, одёргивая футболку.

— Хрен знает.

— Иди на свою кровать, — толкаю.

— Эй, я не пойду.

— Значит, туда пойду я.

Пытаюсь перебраться через него, но теперь оказываюсь сверху.

— Не уходи, — вздыхает он умиротворённо.

В комнате темно, но я чувствую, что улыбается. Нежно обнимает, расположив ладони на спине.

— Я там буду спать, — совершаю ещё одну попытку подняться.

— И оставишь меня? Мне, вообще-то страшно, — давит смешок.

— Ты врёшь.

— Не-ет, Сахарок. Я правду говорю. Мне без тебя будет страшно спать одному.

Ну, и что я должна делать? Послать его?

Пытаюсь вернуть на место мозги и решительно сдираю со своей задницы мужские руки:

— Тогда спи, — говорю, скатываясь на подушку.

Отворачиваюсь к стенке и складываю ладошки под голову. Кусаю растерзанные губы, как сумасшедшая.

Сердце ядовитой иглой колет разочарование, но так ведь правильно?

— Спокойной ночи, — говорит Мирон, прижимаясь к моим лопаткам грудью.

Целует за ушком и… вырубается в ту же секунду, а я практически до утра пытаюсь заснуть. А когда открываю глаза, слышу неприятный звук за окном.