Книга Просто друзья, страница 121 – Дарья Белова

– Глеб? – Мила тихо заходит в комнату.

Мы практически не общались все эти два дня. Она вернулась в ту комнату, что была отведена ей изначально. Может быть, если бы она была со мной хоть ночью, прижималась своим холодным телом, стало лучше. Мне удалось бы поспать хоть чуточку. Но Мила не приходила. А вопросов я ей не задавал. Я вообще практически ни с кем не говорил. Только обмолвился с отцом парой фраз и рассказал все следователю. Но не стал отвечать на его вопросы. Просто встал и ушел. Тот допрос высосал из меня остатки сил, что плескались на дне. Я высушенное море, меня выпили до дна.

Мила проходит в середину комнату. Хочет включить свет. А потом видит, что спустя несколько секунд я включаю ночник, но снова его выключаю.

– Пора выходить, – опускает голову и выходит.

На мне обычные черные джинсы, черный лонг, следом надену черную кожанку. Я весь черный. Привычный цвет в обыденной жизни. Но сегодня я этот цвет ненавижу. Я будто весь окутан этим мраком, он тянется от земли и накрывает всего меня.

Внизу нас ждет отец. Без слов открывает нам пассажирскую дверь. Ровно как в тот день. Это два дня назад, чуть больше сорока восьми часов. А мне кажется, что целая вечность промчалась за это время. Но одновременно и пронеслось все в мгновение.

Дорога заняла чуть больше получаса. Я не засекал, а считал про себя.

Потом мы съехали с дороги, чтобы проехать несколько сотен метров до кладбища. Жуткое название. Проходя через кованые ворота, чувствуешь, что землистый запах окутывает тебя. По ногам пробирается этот холод от земли. И хочется бежать сломя голову из этого места, чтобы больше никогда не возвращаться сюда. Не видеть эти гранитные плиты, уродские венки и вековые сосны, что со скрипом шатаются от ветра. Этот скрип – хуже похоронной музыки. Если та прекратит когда-нибудь играть, то он – никогда. Будет играть свою мелодию как шарманщик.

Похоронами занимался отец. Как всегда, взял на себя мои проблемы. А то, что это мои, можно даже не сомневаться.

Родителям Марата сообщили в тот же вечер. Отец рассказывал, что поехал вместе со следователем. Те уже валялись на диване, а под ногами пару бутылок паленой водяры. Возможно, они даже не поняли что случилось.

Понимал, что, окажись я в той вонючей квартирке, схватил бы за шкирку их обоих и тряс пока не закончились силы. Но и это бы не помогло. Жесткое понимание, что этим родителям было все равно на своего сына, бьет наотмашь. С размаху, оставляя следы где-то на обломках моей души. Но меня там не было.

Я иду один, слушая эту печальную шарманку. Ноги в грязи. Это землю от дождя размыло. Противные ошметки липнут к кроссовкам. Но я не тороплюсь отряхнуться от них.

Мила подходит и берет меня за руку. Но я вырываю ее. Меня сейчас не надо трогать. Разговаривать тоже не хочу. Она отходит на шаг назад и больше не приближается. Хотя понимаю, как ей хочется меня обнять, да просто прикоснуться. Ее желание осязаемо.

Подходим к вырытой яме. Дикое желание броситься туда самому. Стоит сделать пару шагов. Или отойти подальше и с разбегом нырнуть в эту глубь. Вот он – мой обрыв.

Трусость не дает мне этого сделать. Я ведь обычный трус.

С другой стороны вижу его родителей. Все-таки соизволили прийти. Мать так правдоподобно плачет, зарывается лицом в куртку мужа. Тот стоит и покачивается. Уверен, не от горя. Уже успел принять на грудь рано утром. Стоит ли его сейчас винить в этом? Я бы тоже накидался. Но не могу. Будто что-то удерживает от этого отчаянного шага. Остатки разума, может быть.