Книга Шаг сквозь стену, страница 184 – Алексей Макеев, Николай Леонов

Пришло время обеда, и есть хотелось сильно. Гуров посмотрел на часы и решил, что стоит потерпеть. Он хорошо знал, что когда в голове появляются какие-то идеи, когда работа захватывает целиком, то ты перестаешь обращать внимание и на чувство голода, и на боль. Например, зубную. Лев Иванович снова вспомнил разговор с Орловым, когда тот в очередной раз пытался уговорить Гурова перейти на генеральскую должность и даже обещал взять в союзники Машу, чтобы она помогла обрабатывать мужа изнутри, из семьи. Петр, конечно, не стал бы этого делать, да и попытки эти все равно были бы обречены на провал. Маша никогда не лезла в дела мужа, всегда уважала его работу, даже когда он часто уезжал в командировки, когда не приходил ночевать. Это его работа, его жизнь, без которой Лева не мог жить. Она хорошо понимала мужа, потому что сама точно так же не могла жить без своей профессии. Она жила театром, дышала им и не могла без него.

Гуров спустился в изолятор и велел открыть камеру, в которой содержался Лом. Арестованный лежал на кровати, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Точнее, в железную сетку верхней кровати. Увидев входящего в камеру полковника Гурова, он спустил с кровати ноги, нашарил свои ботинки без шнурков и встал.

– Садись, садись, Сергей, – кивнул Гуров и сел напротив, у стола на табурет.

В камере пахло дезинфекцией, пахло из унитаза, из железной раковины. Пахло даже потом. Вот он, запах неустроенности, запах заключения, тоски и воспоминаний. Чаще всего люди в таких вот условиях думают не о светлом будущем, живут не надеждами, а ожиданиями того, что будет дальше. Такая же камера, только в другом изоляторе? Такая же кровать, но уже в колонии. Решетки, колючая проволока, такие же угрюмые лица вокруг, давление блатных, режим, проверки…

– Как там… Кусков? – неожиданно спросил Туманов. – Выживет? Я не хотел его подставлять. Так машину занесло, что он оказался под выстрелами, а не я.

– Нормально, – кивнул Гуров. – Выживет. Я был у него вчера утром. Даже разговаривал.

Отвечая, Гуров думал о том, как изменился Туманов. Он помнил его в самом начале расследования и видел его теперь. И это были два разных человека. Тот самоуверенный, готовый на любой поступок по приказу своего хозяина. Человек, для которого насилие – это часть его жизни, он этим зарабатывал себе на жизнь, этим жил, это держало его на плаву в их обществе, в их уголовном мире. Он там был ценен, его там уважали, но им там и пользовались.

А сейчас… Этот неожиданный вопрос про Кускова! Еще месяц назад, когда Гуров не был знаком с Ломом, тот наверняка глазом бы не моргнул и убил бы и Кускова, и любого другого, кто был бы с ним в деле. И только потому, что это ему приказал бы Саул. А сейчас он беспокоится, что Кусков едва не погиб по его вине. Вот так сползает эта блатная шелуха с человека, кожа змеиная сползет, а под ней человеческая плоть. Ранимая, чувствительная. А в чем причина, что его подтолкнуло к таким размышлениям, к пониманию, к сочувствию? Да очень простая вещь – цена собственной жизни, цена предательства. Он понял, что его никто и никогда не ценил, за человека, за личность не считал. Его использовали, а когда он стал не нужен, его решили убить. Убрать, как ненужного свидетеля, отбросить, как расходный материал. Вот на этом и кончаются все разговоры о мифическим братстве, понятиях и воровских законах. Тот мир, в котором Лом жил до сих пор, повернулся к нему со злобным оскалом и едва не убил. И только тогда включилось понимание, что ничего нового и неожиданного не произошло. Ты просто не думал о том, что в том мире, в котором ты жил и который уважал, оказывается, так поступали всегда и со всеми. И ты, Лом, наверняка убивал тех, кого тебе приказывали паханы. Убивал и не задумывался, что вся их вина была точно такой же, как и твоя сейчас. Они в какое-то время стали не нужны, они стали опасными свидетелями грязных дел этих самых паханов. Кто-то не успел понять, что уголовный мир живет не по этим красивым романтическим законам, а совсем по другим, по законам зверей. Не успел и умер. А кто-то успел. Вот Туманов успел, например, это понять. И теперь нет покоя в его душе. Нет покоя, нет смысла жизни, нет вообще ничего. Так вот рушатся надежды, мечты, идеалы и песчаные замки.