Книга Секреты, которые убивают, страница 204 – Алексей Макеев, Николай Леонов

– Зачем нам все эти иноземные продукты? – возразил на это Крячко. – У меня в машине имеется пара бутылок отечественного напитка высшего качества. Сейчас принесу.

И спустя некоторое время вся компания сидела на кухне вокруг накрытого стола. Надя Зверева отвергла предложенный Крячко отечественный напиток и достала из холодильника бутылку шампанского.

– Мне кажется, такой успех, как сегодня, должен быть отмечен, – заявила она, разливая шампанское по бокалам.

Дамы подняли бокалы, мужчины – рюмки.

– Значит, за успех? – предложила тост Надя.

– А мне кажется, здесь важнее не успех, а торжество справедливости, – поправила подругу Мария. – Ведь сначала виновным в смерти Павла Петровича считали Игоря Семеновича. Потом – Олега Теплова, его мать Людмилу, Инну Мещерякову. И только Лев сумел найти настоящего преступника.

– Согласен с вами, – сказал Молчунов. – Самый важный итог этого дела – торжество справедливости. Лев Иванович сумел сделать почти невозможное – не только найти организатора этого преступления, но и заставить его, по сути, признаться в содеянном.

Под этот комментарий все осушили свои рюмки и бокалы и принялись за ужин. Когда был утолен первый аппетит, Крячко сказал:

– Кстати, о признании. Как это тебе удалось, Лев, заставить этого хитреца проговориться? Как он вообще согласился участвовать в сегодняшнем представлении? Я был уверен, что он откажется. У тебя не было никаких аргументов, чтобы заставить его выйти на сцену.

– Да, когда я задумал сегодняшнее представление, я прежде всего думал об этом, – согласился Гуров. – Думал, согласится ли участвовать в эксперименте главный подозреваемый или откажется. Но, пораскинув мозгами, я пришел к выводу, что он должен согласиться. Понимаете, у него не было явных причин для отказа. Его отказ вызвал бы больше подозрений, чем участие в спектакле. Я поставил его в безвыходное положение, вынудил сделать опасный для него шаг. Это как в шахматах, когда один из игроков заставляет противника идти в ловушку.

– Хорошо, этот момент я понял, – вступил в разговор Гришин. – Но что заставило нашего профессора Серебрякова продолжать участвовать в спектакле, когда он увидел, что в зале происходит что-то странное? Если бы он молча повернулся и ушел на десять минут раньше, у нас бы не было против него никаких аргументов.

– Да, это был бы правильный ход с его стороны, – согласился Гуров. – Но согласись, майор, что трудно планировать правильные ходы, когда ты играешь в спектакле и когда обстановка так быстро меняется. И потом, он понимал, что ему придется как-то объяснять отказ от дальнейшего участия в представлении. Он все еще не верил, что я догадался о его роли в этом деле, все еще думал, что он вне подозрений. А уйдет со сцены – сразу привлечет к себе внимание.

– Скажи, Лев, а ты заранее верил, что наш киллер заговорит? – спросил Крячко. – Например, я в это нисколько не верил. Пока мы ехали сюда, он все время молчал. Только один раз спросил, будет ли очная ставка. И когда я ответил, что будет, но в необычной обстановке, он опять ничего не сказал, только пробурчал что-то вроде: «Ну-ну…»

– Я, конечно, не мог твердо надеяться на поддержку этого убийцы, – отвечал Гуров. – Как можно надеяться на такого человека? Но я надеялся на… как бы это сказать? На эффект присутствия, что ли. Когда Кондрашов стал нагло утверждать, что никогда не видел киллера, не давал ему никакого заказа, он как бы говорил: «Ты погибнешь один, получишь пожизненное и сгниешь в лагере. А я буду жить припеваючи, мне ничего не будет». Можно ли такое молча стерпеть?