Книга Смертельный звонок [cборник], страница 153 – Николай Леонов, Алексей Макеев

— Бух, бух! — а потом принялся тыкать пальцем в Гурова. Лев в шоке переводил взгляд с фото на памятнике, по которому все еще текла слюна цыганенка, на его отчаянную пантомиму. Он понял, что ребенок показал ему тот день, когда они с матерью видели стрелка, и сейчас они оказались на этой могиле не случайно. И не случайно в такой ярости бьется ребенок — это фотография убийцы его матери. Стрелок, скорее всего, был на кладбище и видел его разговор с цыганкой, поэтому вернулся и убрал единственную свидетельницу, которая могла его опознать. Он думал, что единственную, не заметив ребенка, который вместе с матерью видел все произошедшее на территории кладбища.

Но не понимание пантомимы цыганенка ошарашило Гурова, а фотография, на которую полетел плевок разъяренного ребенка. С новехонького памятника на него серьезно смотрел молодой парень, а надпись золотыми буквами вокруг овала гласила: «Шанурин Олег Васильевич». Лев Гуров подхватил на руки ребенка и оглянулся по сторонам, а потом бросился бежать со всех ног. В машине он усадил малыша на сиденье и приложил палец к губам:

— Все, тише, не кричи. Я понял тебя, понял! Сейчас едем туда, где тебя покормят, а потом найдем кого-нибудь, кто понимает твой язык. — Он сокрушенно погладил мальчика по голове. И тут же ударил по педали газа, надо как можно быстрее уезжать с кладбища. Они могут быть на мушке у ожившего Шанурина, который уже расправился с матерью ребенка. На ходу Лев набрал номер Крячко:

— Через полчаса в отделе, есть новости. Везу свидетеля, купи еды побольше… и найди переводчика.

Стас даже не стал стонать в этот раз, только поинтересовался:

— Английский, французский, что требуется?

— Цыганский, вернее, даже не знаю, это какое-то наречие. Народность называется люли. У меня здесь ребенок, который, кажется, смог нас вывести из этого зеркального лабиринта.

— Ну, раз такое дело, поехал искать табор, — предложил Стас. — Поищу на рынке переводчиков, все документы и ответы на запросы оставляю на столе. Я свое дело сделал, а дальше уже ты сам, как любишь, изучай эти цифры.

Гуров коротко угукнул в ответ, повернулся к комочку на заднем сиденье и подмигнул:

— Ну все, кончились твои беды, вышли из лабиринта. Теперь будет лучше.

В отделе опер кинулся к столу, где его ждала пачка документов. Он очнулся лишь ненадолго, когда женский строгий голос спросил его:

— Как имя у мальчика?

— Что? — заморгал Лев, не понимая, о каком мальчике идет речь.

Пожилая женщина в форме подсунула ему под руку протокол:

— Распишитесь, что передаете ребенка в органы опеки. И как его зовут, какое имя вписать?

Гуров протянул растерянно:

— Я даже не знал, что это мальчик. И как его зовут, тоже не знаю.

Женщина опять протяжно вздохнула и принялась заполнять бланки:

— Понятно, значит, будет Лев Иванов.

— Почему Лев? — оторопело уточнил опер.

Служащая пожала плечами:

— Да как-то так сложилось, если из больницы отказник, то именем лечащего врача называем, а если найденыш, как ваш, то по имени того, кто нашел. Так потом вспомнить проще обстоятельства, если родня найдется. — Она бросила взгляд на чумазого цыганенка, который доедал третий бутерброд на тарелке. — Хотя у этого навряд ли набегут родственники.

Лев развел руками:

— У него, скорее всего, есть еще отец, мать пропала. Я бы хотел его расспросить подробнее, но языка не знаю, а переводчика пока не нашли.