Книга Мастер жестокости, страница 23 – Николай Леонов, Алексей Макеев

…Приехав домой, Даниил принял в очередной раз душ, надел неформальный костюм и, очинив карандаш, засел за перевод Тертуллиана. Столько времени потрачено с Мамой Зоей, надо торопиться…

Он с детства писал только от руки, старательно развивая мелкую моторику, – сначала по настоянию врачей, потом по доброй воле. Ну а после художественной школы вообще лучше обращался с карандашом и пером, чем с ножом и вилкой.

Итак, Счастливый работал, забыв обо всем на свете, до тех пор, пока на него неожиданно не обрушился град оплеух и ругательств.

Никогда раньше он от отца ничего подобного не видывал и не слыхивал.

– Папа! – улучив момент между ударами, крикнул сын. – За что?!

– Гнида! – выл пан Ректор, нанося сыну телесные повреждения, да еще какие! Он хлестал по породистому носу отпрыска растрепанной, но не вскрытой пачкой денег. – Мгазь, пачкун, сволочь!.. – продолжал Счастливый-старший излагать обидные тезисы, и от Ректора, академика несло банальной водкой.

Даниил, наловчившись ставить блоки, попытался перевести диалог в цивилизованное русло:

– Да в чем дело-то? Плохо убралась? Или вообще не убралась? Не вопрос, убью мерзавку.

Ректор взвыл волком, но вдруг сник, упал в кресло – и, о ужас – зарыдал:

– Своими гуками… двадцать лет в следствии… своими же гуками! Болталась под потолком… зачем люстгу снял?

– Ну как же. Бра же есть… для интима, – машинально ответил Даниил и вдруг понял все и сразу. Тогда же впервые в жизни осознал, что волосы, шевелящиеся на голове, никакая не фигура речи, а реальность. Выходит, Мама Зоя того… на крюке повесилась!

Пан Ректор протрезвел, но сыну от этого легче не стало. Ему в ультимативной форме была предписана немедленная ссылка на проклятую дачу, «пока все не уляжется». Шофер папы довез на дачу его, неоконченный перевод Тертуллиана, пожитки, сумки с продуктами и собрался уже ретироваться, как Даниил удержал его.

– Голубчик, Сергей Николаевич, – сказал он жалко, косясь на разверстую перед ним темноту за открытой красной дверью, – нельзя ли мне немного… того? – Ибо спиртное было единственной вещью, которую он просто так достать не мог.

У шофера немедленно потеплели глаза, он понимающе кивнул и уточнил: «Ящичек? Парочку?» и, немедленно сгоняв туда и сюда, умчался обратно в город.

К вечеру поднялась метель. Работать Даниил не мог. Он слонялся как заведенный по пустым комнатам, вздрагивая от шорохов и тресков подсыхающего дерева, которые заставляли топорщиться волосы по всему телу. В проклятом трюмо он неожиданно увидел свое отражение и чуть не тронулся умом. Потом вдруг хлопнуло что-то, дверь скрипнула и начала медленно, неумолимо открываться – вот-вот сейчас, как в плохом триллере, отворится дверь, войдет Мама Зоя, с синим отекшим лицом, выпавшим опухшим языком, странгуляционной бороздой, петлей на вытянувшейся шее, воняя формалином и своими гадкими духами. И с пачкой ведомостей.

Он бросился к двери, запер ее на ключ, прислонился к ней спиной и сполз на пол.

На старой даче царила мертвая тишина, лишь ветер завывал снаружи и плаксиво скрипели, раскачиваясь туда-сюда, старые ели. Потом Даниилу вдруг почудился тихий шорох, скрип, как будто нечто тяжелое раскачивалось туда-сюда на антикварном бронзовом крюке, потом что-то как будто упало, ударившись о паркет. Туфля с мертвой ноги.