Книга Мертвая улика [Сборник], страница 100 – Алексей Макеев, Николай Леонов

Дед Пыня не помнил, когда и при каких обстоятельствах они с Лизой снялись на это фото. Его сейчас беспокоило другое. Он подумал, что и фотография также может быть уликой, если делом займется дотошный следователь. И он положил фото себе в карман. Уж он-то никому его не покажет… Михаил Ефимович опять вернулся на тропинку, где лежала его любимая женщина – мертвая. Как-никак это был самый короткий и безопасный путь в дом престарелых. Ему надо было поскорее вернуться и лечь в постель, иначе его отсутствие кто-нибудь мог заметить, а это, опять же, свидетельство против него. Проходя мимо мертвого тела Елизаветы Петровны, он на миг остановился, будто хотел что-то сказать – ей ли, самому ли себе, еще ли кому-то… Но он никому ничего не сказал и скоро уже был на территории дома престарелых.

И тут-то его осенила мысль: а ведь телефон старухи так и не найден! И кроме того, коль у Елизаветы хранилась давняя карточка с их изображением, то, может статься, она хранила и какие-то другие свидетельства их знакомства. Например, старые письма… А это означало, что и телефон, и предполагаемые письма, и, может быть, еще что-то ему следует поискать в комнатке Елизаветы Петровны. Причем немедленно, этой же ночью, иначе завтра может быть поздно. Завтра обнаружат тело Елизаветы, вызовут опера, и первое, что он сделает, – устроит в комнатке покойной старухи обыск. Так что надо поспешить.

По пути он избавился от украденного телефона, просто сунул его в подвернувшийся и кстати полуоткрытый канализационный люк.

Дверь в комнатку он открыл без труда, все тем же шилом, которым убил Елизавету, и перочинным ножиком, который старик всегда носил с собой. Открывать замки он умел, этому делу он научился за свою долгую жизнь. В комнатке царила полутьма – сюда проникали отблески дворовых фонарей. В этой полутьме дед Пыня без труда отыскал телефон Елизаветы и сунул его в карман. Затем он осмотрелся, стараясь понять, где же Елизавета могла хранить письма, если, конечно, они существовали. И вдруг увидел в углу предмет мебели, который одновременно был похож и на тумбочку, и на сундук. Сундук был заперт, и старик открыл его все тем же перочинным ножиком. Внутри сундука почти ничего не было, и потому связку писем он отыскал без труда. Все еще сомневаясь в том, что это письма, он подошел к окну и при свете дворового фонаря взял наугад один исписанный листок. Точно, это было его письмо Елизавете – истрепанное, давнее.

Старик торопливо сунул письма в карман и вновь подошел к сундуку. На дне его он увидел шкатулку, и ему подумалось, что самые сокровенные вещи, скорее всего, хранятся именно в ней. А сейчас каждая такая вещь могла являться доказательством убийства, то есть так или иначе изобличить его. Шкатулка открылась легко, стоило лишь поддеть крышку лезвием ножа. Внутри шкатулки ничего не было – лишь какой-то клочок то ли картона, то ли дерматина с несколькими полустертыми цифрами, написанными от руки. Дед Пыня лишь пожал плечами и бросил клочок на пол.

Затем он подумал, что, может быть, какие-то письма или фото старуха хранила в своей постели – под матрасом или подушкой. Он проверил постель и ничего не нашел.

Никем не замеченный, он покинул комнатку Елизаветы и скоро уже был в своей комнате. Его соседей не было, должно быть, они пьянствовали в дворницкой или где-нибудь играли в карты. И это было замечательно, так как означало, что никто не видел, как дед Пыня отлучался ночью из комнаты, и не было свидетелей, когда он туда возвратился.