Книга Смерть по расчету [Сборник], страница 84 – Алексей Макеев, Николай Леонов

– Какая такса нынче за смену личности?

– Три тыщи, – буркнула женщина.

– Зачем они меняли документы?

– Я не спрашивала, – сердито ответила Кравченко.

– Когда это было?

– Старший больше восьми лет назад сменил, второй три года назад приезжал.

– Какие у них новые фамилии и имена?

– Те же имена. – Паспортистка отвела глаза.

– А фамилии?

– Старший Жилин, а младший – Головин.

– Георгий Жилин и Григорий Головин?

– Да, они самые. – Тетка с тоской посмотрела на дверь.

– Место рождения тоже изменили?

– И место рождения поменяли, зачем им эта деревня заброшенная и мать-уголовница. Ну че, все?

– Уверены? Георгий Жилин и Григорий Головин – родные братья Георгий и Григорий Пироговы?

– Уверена! Я при памяти еще, – уже раздраженно рявкнула тетка, которая не привыкла церемониться в разговоре. – Долго мариновать будешь?

– Прошу. – Крячко открыл дверь перед дамой, а та, схватив шубу, бросилась по лестнице вниз с радостной мыслью, что легко договорилась с наглым московским ментом.

А Стас тем временем набрал в телефоне номер старшего оперативной бригады, которая по его звонку уже несколько минут как дежурила внизу у подъезда:

– Принимайте пташку, крупная такая мадам с белой шубкой. И давай на восьмой этаж свидетелей и эксперта, она в ванной костер из записей развела, может, удастся чего восстановить.

Носком ботинка он тронул горелую кучку в ванной, но тетрадь основательно прогорела.

Стас набрал несколько раз номер напарника, тот не отвечал, видимо, беседа с подозреваемым была в разгаре. Он набрал телефон Орлова и рассказал о новой информации, и начальник сразу согласился:

– Сейчас же отправлю ребят на задержание Жилина, возвращайтесь обратно. Вы там и так шороху навели, пускай теперь местные полицейские бумаги в суд готовят на всех пойманных преступников. Они за десять лет столько дел не раскрыли, сколько Гуров за три дня. – За окном завыла пожарная сирена, и генерал с подозрением уточнил. – А это что за пожар? Тоже ваших рук дело?

– Нет, это подозреваемая улики жгла в ванной, – мгновенно нашелся Стас.

Появилась оперативная бригада, и Крячко покинул квартиру. Спускаясь по лестнице, он ворчал о том, что почти не соврал Орлову, а вот если бы он не поднял тревогу, то был бы настоящий пожар, так что это была ложь во спасение, и за спасение людей от опасности обычно медали вручают.

Лев Гуров в это время выслушивал исповедь Григория, который после просьбы матери вдруг расплакался по-детски навзрыд:

– Гешка же для меня все. Он вместо меня тогда, мама! Это я ту бутылку разбил, а Гешка на себя вину взял, чтобы меня отец не избил. Он не виноват, что таким вырос. Я виноват, я!

Через несколько минут Григорий успокоился. Лев разрешил ему перекусить пирогами, которые принесла мать, организовал пару чашек крепкого чая, но после трапезы отправил женщину в коридор, а сам твердо сказал Грише:

– Ну все, время на слезы кончилось, Григорий. Ты взрослый парень с мозгами, поэтому давай еще раз, но уже по-взрослому поговорим.

Гриша кивнул на остаток пирога в салфетке:

– А Гешка сладкие пироги любил в детстве, только все яблоки отец с бабкой на закусь пускали. – Он уставился в пространство, воспоминания накрыли его с головой. – Гешка меня старше на шесть лет, мать на работе всегда, отец пил. Так что меня Гешка вырастил, он и в школе успевал учиться лучше всех, и еды приготовить нам, меня везде с собой таскал. Он для вас преступник, а для меня родной брат. Я когда маленький был, в школу еще не ходил, на летней кухне потянулся, чтобы взять со стола кусок хлеба, а там бутылка с самогоном стояла. Бутылка разбилась, а Гешка на себя вину взял, сказал, что это он ее уронил, потому что понимал, какое будет наказание. Отец с бабкой несколько часов его избивали, как они сказали, «воспитывали». Я испугался и все это время за печкой прятался в доме, не догадался к соседям побежать за помощью. Он кричал сначала, а потом перестал… Спас он меня, забили бы эти пьяницы за ту бутылку. Жизнь мне спас и здоровье. Потом, когда стемнело, мама с работы пришла и увезла его в больницу. Дальше не помню, что было. Это мне уже тетка рассказывала, что мать отца и бабку поленом убила за Гешку. С тех пор брат почти перестал разговаривать, не то чтобы болезнь какая-то его мучила, просто не хотел. Раньше он со мной играл, пересказывал книжки, которые прочитал, показывал мне любимые места возле реки. А после того как из больницы вышел, приходил из школы и прятался от всех на чердаке или на сеновале, даже ел там. Он и от тетки потом в интернат попросился. После школы в Ярославль уехал, а потом в Москву. Мне звонил и писал не часто, но регулярно.