Книга Билет на ладью Харона, страница 40 – Василий Звягинцев

— Остается последний вопрос, и на сем будем заканчивать, поскольку меня ждут куда более неотложные дела, — эта фраза в устах прокурора прозвучала едва на грани вежливости.

Да и можно было его понять. Один из достаточно близких сотрудников арестован за попытку убийства и похищения родной дочери и этого вот теоретика, в недрах подчиненной ему конторы свили гнездо враги, а тут выслушивай фантазии насчет…

— Вопрос, как я понимаю, такой. Кто ты есть, господин полковник Ляхов, что имеешь наглость взять на себя ответственность за оценку людей, расстановку их по ступенькам и ячейкам и в конечном счете за судьбы державы? И поумнее, и покруче тебя были люди, и чем кончили? По каким критериям будешь этих самых идеальных людей подбирать, как назначать и как контролировать?

Уже эта демонстрация проницательности и умения читать в сердцах Василия Кирилловича озадачила. Слишком дословно будущий зять (а так он с недавних пор привык думать) произнес вслух его мысли. Частично конкретизированные, частично смутно ощущаемые.

— Именно это меня и интересует, — кивнул Бельский, все еще сохраняя самообладание. Внутреннюю растерянность на поверхность не выпустил.

— Отвечу, но сначала, как в Одессе, вопросом на вопрос. Ваш господин Герасимов хоть каким-то краем мог быть в курсе ваших с Майей интересов в отношении меня, разговоров, которые вы, возможно, вели, в том числе и аналогичных имеющему место сейчас?

— А черт его знает, — озадачился Бельский, но Майя, похоже, ухватила суть раньше.

— Ты хочешь сказать, что вчерашний инцидент может быть связан именно с твоим «планом»?

— Совершенно в точку. Я не интересуюсь системой ваших отношений внутри конторы, распределением обязанностей, степенью секретности внутренних документов и тому подобными частностями.

Лично мне можете вообще сейчас не отвечать. Но схему вот такую попытайтесь отследить. По службе вы присматриваете за деятельностью княжеских структур. Контролируете их внешнюю и внутреннюю политику, в том числе кадровую. Убедились, что уже не первый год Олег Константинович сосредотачивает под своей рукой слишком много авторитетных и профессионально состоятельных людей. Наверняка докладывали об этой тенденции в Питер. В какой-то момент взяли в разработку и меня. Вполне возможно, в той или иной форме были зафиксированы и мои «фантазии».

Но вы не один же там у себя сидите. Сотрудники обычно более в курсе дел учреждения, чем многие начальники. Особенно если имеют привычку обмениваться информацией.

Что, если тема ваших разработок вызвала интерес не только у Генерального прокурора? И кое-кто уловил их важность или потенциальную опасность, принял к сведению, тут же начал принимать превентивные меры?

— Нет, могу ручаться, ни один из моих сотрудников даже близко не был допущен к работе в этом направлении. Это, так сказать, чисто семейная разработка, — позволил себе сдержанно усмехнуться Бельский.

— Что касается лично меня — согласен. А в целом? И даже обо мне вы ведь с Майей на эту тему говорили? Думаю, даже не раз. Вон, даже кличку оперативную мне придумали. Что, если некие сотрудники слушают и пишут ваши разговоры? Я бы не удивился. Впрочем, система внутренней безопасности — ваше личное дело. Что же касается господина Герасимова, надеюсь, уже сегодня он скажет все, что знает. Именно — все. — Последнее он подчеркнул голосом. — Хотелось бы думать, что ничего, компрометирующего вас лично.

— Молодой человек! — прокурор обиделся уже всерьез: как он смеет, скороспелый полковник, подвергать сомнению…

Нет, ошибки могут быть у каждого, и он тоже, Василий Бельский, мог не усмотреть за чем-то в своем ведомстве, но так вот намекать! Находясь в гостях… Встать и указать ему на дверь, действительно не считаясь с последствиями?

Ляхов предвидел и это.

— Простите, Василий Кириллович. Вы не совсем верно меня поняли. Но если уж начали мы так вот беседовать, примите как данность. Ваши ведь прокурорские привычки и приемы наверняка не всем вашим пациентам, виноват, клиентам нравились.

Вадим перевел дух. Его опять начало нести. В хорошем смысле. Слова приходили на язык почти сами собой, собеседника он чувствовал, ловил его реплики, как актер (ранее уже приходил ему на ум этот образ), сыгравший с одним и тем же партнером сотню спектаклей.

Объект идет на вербовку, сам идет, он все для себя решил, но только хочет, чтобы произошло это нежно и ласково, как лишение девственности при полном непротивлении сторон.

Да нам же и не жалко. Нам еще работать и работать.

Майя, что-то понимая, а кое-что и нет, сидела за столом напряженно и молча. Крошила сухое печенье в чашку с кофе, сомнамбулически ловила ломтики ложкой, отправляла в рот.

Ее судьба тоже ведь сейчас решалась. Совершенно по Чехову. «Люди сидят, пьют чай, а в это время рушатся их жизни». За точность цитаты Ляхов не ручался, но примерно в этом роде. Только еще как сказать, рушатся или совсем наоборот.

Но объект вербовки в какой-то момент требуется резко «дожать». Так его учили. Дожать можно по-разному. Шантажом, деньгами, прямой угрозой. А можно и неожиданностью, приводящей в изумление.

То, что он после боя выпил как следует, не смог толком поговорить с Бельским ночью, в спальне мучился пьяной бессонницей, — любая система слежки и просто наблюдательность не могли не отметить. А вот чем еще он минувшей ночью занимался — другой вопрос.

— Василий Кириллович, я займу не более пяти минут вашего драгоценного времени, после чего избавлю вас от своего присутствия. Только посмотрите на это…

Ляхов протянул прокурору две карточки, размером в стандартную игральную.

— Это — что?

— Один из доводов. Не «Ultima ratio rei» [14] , но все же. Чтобы подтвердить собственные предположения, а также и вас с Майей кое в чем убедить, я имел при себе прибор, представляющий малую часть уже работающего комплекса. Из-за миниатюрности и отсутствия связи с центральным процессором его возможности не так уж велики.

Захвати я модель посерьезнее, с господином Герасимовым вообще бы проблем не возникло. Но я такого варианта просто не мог вообразить. Настраивался совершенно на другое.

Однако… Вот, смотрите.

Это — карточка Майи. Запись пошла с момента нашей встречи на пристани. Некоторые детали мы опустим. Главное — что? Никаких эмоциональных и интеллектуальных связей с Герасимовым она не имела. С начала операции горячо сочувствовала успеху нашего дела и переживала за меня. Страх имел место, но подавлялся аллертностью [15] . Искренность — примерно восьмидесятипроцентная. Большего требовать вообще невозможно. Иначе будем иметь перед собой идиота.

Теперь вы, Василий Кириллович… — он обратил взор на вторую карточку.