Книга Смерть под старой ивой, страница 206 – Алексей Макеев, Николай Леонов

– Вы что, с ними общаетесь? – холодно осведомился шеф.

– Разумеется. В отличие от вас, там прислушиваются к моему мнению, – ледяным тоном ответила финдир.

Если бы Аслан был в нормальном состоянии, то вспомнил бы, что дуэту Нассонов – Арутюнов она посвятила более десяти лет жизни, изначально придя на предприятие просто бухгалтером. Что весь учет в итоге ставила собственными маленькими, очень умелыми ручками с короткими, вечно обгрызенными ногтями без тени лака. Что во многом благодаря ей были преодолены многие финансовые бури. И каким-то чудом при разделе имущества она досталась ему, Нассонову, хотя Рустам предлагал ей условия куда лучше. Он, в отличие от друга, был щедрым малым. В любом случае ситуацией по ООО «И.П.К.» она владела не хуже, чем по «Системе “Геп.”». Неудивительно, что управляющий и его команда по любому поводу обращались к этому кладезю информации и житейской мудрости.

Аслан мог бы это вспомнить, но не вспомнил: думать был не в состоянии, ибо взбесился.

– Тогда что вы тут делаете? – прорычал Нассонов, скаля зубы. – Что вы тут забыли, дорогая? С вашими талантами, мастерством – что вы тут хотите словить? Здесь ничего такого для вас нет. Тут только тупое начальство и гвоздей полная задница.

– Вы правы, – ровно ответила женщина.

– Вот это все скоро с молотка пойдет. Денег нет и не будет. А главное, оценить ваш гений выше, чем сейчас, я не в состоянии, ибо мне все по хрену. Так?

– Совершенно верно, – последовал такой же ответ таким же тоном.

Смуглое лицо Нассонова налилось кровью; вскочив, он с грохотом распахнул дверь:

– Тогда уходите. Вали отсюда! Ты, московская заводная кукла! Свободна! Ты уволена.

Ни слова не говоря, финдир поднялась, аккуратно сложила в сумку какие-то рамки с фото, забрала из ящика стола чашку, пару расчесок, из шкафа – туфли. Поправив у зеркала лаконичную прическу, надела серебристо-изумрудный плащ, который так шел к ее дымчатым волосам и глазам цвета крыжовника. И направилась к выходу.

«Во я ишак. Нельзя ее отпускать».

Нассонов нагнал женщину уже в конце коридора, у входной двери, сжал руку:

– Ольга Анатольевна, дорогая, простите козла!

– Отпустите руку.

– Пожалуйста, не уходите. Простите меня.

– Мне больно. Пустите.

– Нет, – отрезал он, втираясь между ней и дверью. – Не пущу, пока не простите.

– Хорошо, я вас прощаю.

– Я не могу без вас. Пожалуйста, не уходите.

– Вы сказали, что я уволена. Я могу быть свободной?

Как холодно, как прямо смотрели эти зеленоватые ледяные глаза, как плотно были сжаты бледные губы. Без тени эмоций, даже без злобы, обиды, ярости… да пес с ним. Хотя бы чего-нибудь.

– Разве это человек? – горестно спросил он у кого-то. – Неужели женщина?

Тут произошло невероятное. Зеленоватые глаза потемнели, бледный лик снежной королевы, казалось, вспыхнул адским пламенем, тонко вырезанные ноздри затрепетали, ненакрашенные губы налились кровью, и за ними показались белые оскаленные зубы.

Голос, впрочем, каким был, таким и остался – холодный, ровный, с аристократически чистым московским «а»:

– Если бы вы были мужчиной, то вспомнили бы, что я тринадцать лет на вас волом впахивала, задницы ваши своей прикрывала, от курортов отмазывала. Работала по двадцать четыре часа за себя и за того парня: за буха, кадровика, юриста, секретаря. И мне вот такое спасибо. В гробу я видала вас и ваши деньги. Это вы не мужчина. Вы – дерьмо безголовое, чурбан восточный, козлодер горный, мозгоклюй мелочный и ссыкун. Тарелка бешбармака вегетарианского. Пошел с дороги, размазня.